С. С. Аверинцев писал: «Сейчас слышатся голоса, иронически обсуждающие: как это соединилось в нем „национальное сознание“ с либеральным?»

Это блистательно объяснил сам Лихачев. Его голос вовсе не был таким уж «негромким». В его выступлении в весьма популярном, многотиражном французском еженедельнике «Нувель обсерватер» многое объяснено. Ф. Лесур, комментируя это событие, говорит:

«Само название статьи — „Интеллектуал третьего типа“… сразу обращает внимание на то, что личность Лихачева не укладывается в рамки традиционных французских представлений о России: издавна вовлеченный в процесс сохранения культурного наследия страны, часто вопреки советским властям, бывший каторжник — Лихачев показывает, как явление, называемое перестройкой, уже давно готовилось в недрах народного сознания… Себя он называет „человеком непредвиденным“».

…«Прекраснодушная схема!» — писал Л. Баткин о «грезах» Лихачева. Но у Лихачева вдруг оказалось немало вполне достойных союзников, порой неожиданных — как, например, гениальный рок-музыкант, певец «русского разгула» Юрий Шевчук, сказавший о Лихачеве так: «Мудрец, следящий за всеми малейшими событиями и конфликтами в жизни страны, он так отличался от хорошо знакомых мне нынешних интеллектуалов, космополитичных идеологов постмодернизма с их брезгливыми интонациями при словах „Россия“, „политика“, „народ“. Проживший и передумавший тысячелетия, он был гораздо моложе и честнее их. Как мне кажется, война Лихачева с ханжеством, необразованностью и эгоизмом шла на более высоком уровне, чем обычно. Он прекрасно осознавал природу и причины хамства людей, лишенных чувства идеального».

Тут можно только добавить еще слова Лихачева о протопопе Аввакуме: «С улыбкой смотрит он на тщетные усилия своих мучителей!»

В итоге «непопулярный патриот», рискующий у нас своим добрым именем, стал во всем мире самым популярным из всех представителей нашей страны — именно благодаря его «просвещенному патриотизму» — все университеты Европы наперебой приглашали его.

Но муки его не прекратились. Вы помните, что еще в 1985 году были изданы его «Письма о добром и прекрасном», понравившиеся Горбачевым — но вызвавшие усмешки передовой интеллигенции… Тут снова можно вспомнить протопопа Аввакума, который на вопрос жены — долго ли им еще мучиться — ответил: «До самыя смерти, матушка, до самыя смерти!»

На «последнего просвещенного славянофила» (как называл Лихачева Аверинцев) шли нападки и со стороны «истинных ревнителей патриотизма» — на этот раз именно за то, что «больно просвещенный». Таких противников немало завелось и в самом Пушкинском Доме. Успех Лихачева во всем мире корежил их: «Космополит! Продал Россию!» Таким не угодишь — надо быть похожим на них: спутанная борода, немытые длинные волосы, лютое отрицание всего нового и необычного, фанатичный взгляд. Кстати — и между собой они постоянно грызлись: кто из них самый «кондовый», самый «нутряной» патриот — пусть даже не просвещенный! Отличались они кликушеством, агрессией ко всему им непонятному, и никакого отношения к настоящим славянофилам (каким был, например, Аксаков) не имели. Лихачева они ненавидели: почему он считается лидером русского литературоведения, а не они, «истинные ревнители»? Почему не ведет с ними дел? Презирает? Лихачев брал к себе в Отдел древнерусской литературы не тех, кого пихали ему, а только по своему выбору — лучших специалистов, остальное словно не волновало его. Его противники, называвшие себя порой «заединщиками», тоже любили Русь, но любили они ее как-то остервенело, а Лихачев, приводя их в бешенство, непринужденно демонстрировал — что можно прекрасно заниматься историей России, ее литературой, начиная с древних времен, и при этом элегантно выглядеть, спокойно говорить, не искать всюду заговоров и козней, никого не ненавидеть! А они без этого не могли. Им так этого хотелось — побороться за Святую Русь, и заодно смести с лица земли всех и всяческих конкурентов, лезущих в святая святых — русскую культуру! А Лихачев был там — царь! Отношения в институте складывались непростые. Можно вспомнить недобрым словом врагов Лихачева — Иезуитова, Хватова. Одни лишь фамилии чего стоят!

Конечно, были в институте и хорошие ученые, приличные люди, которые по тем или иным причинам клонились на сторону «заединщиков». Часто это диктовалось обидой.

Что скрывать — была в институте и каста снобов, условно говоря — тартуская школа, не признающая больше никого. Но Лихачев одинаково вежливо относился ко всем — и отчасти из-за этого наживал врагов.

Директор института, уважаемый Николай Николаевич Скатов, скорее, был соперником Лихачева — и это можно было понять. Много раз Лихачеву предлагалось стать директором института. С его заслугами, с его авторитетом, с его и теперешней активной деятельностью — это было бы в самый раз. Но Лихачев деликатно отказывался, ссылаясь на старость и нездоровье, но в том, что его действительно интересовало, проявлял огромную настойчивость и умение. И все понимали, что при реально существующем директоре института главный тут человек — Лихачев! Если понадобится — он отменит и решение директора!

Все знали: если что-то действительно важное — нужен Лихачев, и нужно идти на поклон к нему, в его «скромный кабинет» на черной лестнице, на третьем этаже. Открытое столкновение мои знакомые, работавшие в Пушкинском Доме, вспомнили только одно… да и то произошло оно в «сдержанной лихачевской манере»… Наверняка это особенно бесило тех, кто его ненавидел.

Николай Николаевич Скатов, который и в силу научных своих вкусов и привязанностей больше склонялся в сторону «славянофилов», к какому-то юбилею решил переоборудовать директорский кабинет, оформив его соответственно названию института — Институт русской литературы — в сугубо русском стиле. Предполагались резные скамьи, может быть, коромысла и что-то еще.

Это было уже делом почти решенным, имелись эскизы и чертежи. Многие сотрудники сочли это нецелевым использованием средств и, кроме того, безвкусицей — здание бывшей таможни, где размешался институт, было выполнено совсем в другом стиле. Но воздействовать на директора мог только один человек, и — делегация отправилась к Лихачеву. Тот выслушал, поднялся, тихо (никаких криков не доносилось) переговорил со Скатовым — и идея директорского кабинета в псевдорусском стиле канула в Лету.

Конечно, такие события умножали число лихачевских противников: «Почему всё всегда решает он?» Лихачев не терпел ничего, что противоречило бы его убеждениям, его внутреннему кодексу. Когда «истинные патриоты» еще и добились того, что в институте то и дело стали появляться священники в черных рясах, в компании «заединщиков» гордо шествующих рядом (мол — вот вам, нехристи! Истинная вера с нами!) — Дмитрий Сергеевич, посвятивший себя древней культуре, монастырским рукописям, тут вдруг пришел в ярость. «До чего мы докатились! — сказал он сотруднику. — Попы по коридорам ходят!»

Лихачев писал в одном из писем: «В Питере меня радует мой Отдел древнерусской литературы. Все дурные люди от нас ушли, а оставшаяся молодежь прелестна. Хочется, чтобы при моей жизни была осуществлена 20-томная „Библиотека древнерусской литературы“. Для ее осуществления есть все предпосылки, и тогда станет ясным, что Россия не малая периферийная культура, а очень монументальная культурная держава».