который получил черепно-мозговую травму при строительстве железной дороги.

От взрыва металлический лом, который Гейдж держал в руках, пробил ему голову насквозь — вошёл под левой глазницей, а вылетел в области лобно-теменного сочленения черепа.

Отброшенный невероятной силой этого удара на несколько метров, Гейдж сам встал на ноги и даже порывался продолжить работу.

Но, конечно, его увезли домой, где он надолго потерял сознание из-за развившегося воспаления в ране, уничтожившего в последующем значительную часть его лобных долей.

Однако Гейдж, как известно, выжил и, более того, прожил ещё двенадцать лет после своей знаменитой травмы.

Он работал кучером, выступал со своим ломом в цирках, занимался фермерством и умер, по сути, случайно — во время одного из своих эпилептических припадков, вызванных последствиями травмы.

Характер у него, конечно, испортился. Он стал раздражительным, импульсивным. Но с кем, как говорится, не бывает… А вот память у Гейджа, например, осталась практически не затронутой.

На его забывчивость указывали только близкие родственники.

То есть при всех прочих равных можно сказать, что Гейдж, получив тяжелейшую травму лобных долей, ещё неплохо отделался. Но что случится с человеком, если подобная по объёмам травма затронет не лобные, а теменные доли?

Об этом мы тоже хорошо знаем, во многом благодаря исследованиям Александра Романовича Лурии, который, кроме соответствующих научных работ, написал также совершенно удивительное художественное произведение.

В основе его повести «Потерянный и возвращённый мир» история пациента с поражением как раз теменных долей.,

Во время Великой Отечественной войны молодой Лев Засецкий получил тяжелейшее ранение — пуля прошла через левую теменно-затылочную область и остановилась в правой теменной доле.

Как и в случае Гейджа, последовало тяжёлое воспаление, которое привело к закономерной дополнительной атрофии повреждённых тканей теменной доли.

Но Засецкий тоже выжил.

Пулю ему так и не удалили, чтобы не увеличивать объём повреждений. Впрочем, это была меньшая из бед. На протяжении последующих почти пятидесяти лет своей жизни Засецкий безуспешно пытался найти свой «потерянный мир».

И в самом деле, случаи Гейджа и Засецкого при внешней схожести их травм (по крайней мере, по объёму повреждений) различаются радикально.

После выхода из комы Засецкий не понимал ни логических, ни причинно-следственных связей, не мог сориентироваться в пространстве, отличить правое от левого, страдал тяжелейшими нарушениями памяти, разучился читать и писать.

После долгих и настойчивых тренировок ему удалось всё-таки выучить буквы, но чтение всё равно оставалось для него тяжелейшей задачей.

Он читал сначала одну букву, затем вторую, повторял их и только после этого переходил к третьей.

Когда ему удавалось прочесть слово, он оказывался перед новой проблемой — как сохранить его в памяти, пока он будет читать следующее.

Неудивительно поэтому, что, даже относительно восстановившись и вернувшись домой, он, выходя из дома, забывал, куда идёт, и мог потеряться в родной деревне.

Навык письма ему категорически не давался, пока Лурия не предложил ему использовать «автоматическое письмо» — то есть писать не сознательно, а используя моторную память. Впрочем, даже написав что-то, Засецкий уже не мог прочитать написанное им только что.

Конечно, в нескольких предложениях не пересказать всю множественность той неврологической симптоматики, на описание которой Александр Романович Лурия потратил десятки страниц.

Но вот, пожалуй, характерная цитата, демонстрирующая масштаб катастрофы.

«Прошли десять лет, потом пятнадцать, двадцать, — пишет Александр Романович. — Двадцать шесть лет мучительного труда, но и теперь "мамина дочка", "брат отца" остаются для него нерасшифрованными криптограммами, а различение выражений "слон больше мухи" и "муха больше слона", таких похожих, но, наверное, всё-таки различных, продолжает быть задачей, к решению которой он и сейчас может подойти только путём длинных, мучительных выкладок, так и не приводящих к появлению чувства уверенности»13.

Разумеется, это только частный пример так называемой клиники при повреждении теменных долей. И Александр Романович в своих работах описывал множество различных синдромов.

Например, при поражении нижнетеменных и теменно-затылочных отделов пациенты теряют способность к целостному пониманию доходящей до них информации (зрительной, слуховой и т. д.), теряя способность объединить отдельные впечатления в единую структуру.

Поражения отдельно теменно-затылочных отделов не позволяют пациентам ориентироваться на местности. И это не какой-то «географический кретинизм», они не могут положить одеяло вдоль кровати, не могут найти нужный рукав у куртки, не понимают положение стрелок на часах и не справляются с графическим изображением букв.

Даже понимая значение каждого отдельного слова в предложении, пациенты с поражением теменнозатылочных отделов левого полушария часто не могут схватить его суть.

Они путаются и в том случае, если речь идёт о таком простом, казалось бы, предложении, как «Я позавтракал после того, как прочёл газету». Это для них уже слишком сложное сочетание элементов…

Такие же проблемы возникают у них со счётом — они не могут определить правильную последовательность действий и тут же начинают путаться.

Формально, если говорить о мышлении этих пациентов, такие функции, как мотивы интеллектуальной деятельности, удержание в уме основной задачи, целенаправленность действия и даже общая схема решения, у них сохраняются.

И немудрено — за это отвечает лобная доля. Но, отвечая за эти функции, ей необходимо оперировать чем-то фактическим, а как раз с этим у неё и возникают проблемы.

Понимая вроде бы содержание элементарной школьной задачи и желая её решить, такие пациенты не могут сообразить, о чём идёт речь, когда написано «на (или во) столько-то раз больше», «из такого-то количества было потрачено такое-то» и т. д.

Значительной проблемой оказывается для таких пациентов необходимость найти нужное слово.

Причём, что характерно, на припоминание прилагательного у них в среднем уходит 2,5 секунды, а на то, чтобы вспомнить нужный глагол, — уже 9,3 секунды в среднем. А вот чтобы вспомнить нужное существительное — целых 15 секунд!

Таким образом, видны, по крайней мере на этих примерах, повреждения тех самых дорзальных и вентральных путей — «Где?» и «Что?».

И вот поразительность этой ситуации:

• с одной стороны, человек вроде бы адекватен, прекрасно действует на автоматизмах, корректно воспринимает окружающую его действительность, внутренне готов и настроен на серьёзную целенаправленную деятельность,

• однако, с другой стороны, стоит ему приступить к этой деятельности, как всё буквально рассыпается — теряются слова, значения, смыслы, общее видение ситуации, а отношение элементов друг к другу становится неизъяснимо странным, нерешаемым.

Впрочем, теперь, я думаю, вы хорошо понимаете причину этого загадочного состояния.

Удар из-за травмы или, например, опухоли приходится по зоне, в которой должна была случиться встреча двух наших «отражений», двух моделей реальности — «задняя» с «передней».

Каждая из них по отдельности пусть и с некоторыми ограничениями, но формируется. Однако же стоит только от простого формирования образа перейти