– Что еще он упоминал?

– Что ты был трудным ребенком, – призналась девушка. Ей вдруг захотелось узнать, что скажет Егор по этому поводу.

– М-м-м, что еще?

– Что ты никого не слушал, не уважал, не признавал…

– Даже так! Интересно, – ухмыльнулся он, внимательно глядя на нее.

– Мне тоже очень интересно, почему ты на них озлобился? – спросила Даша в лоб и, не получив ответа, продолжила: – Неужели твое сердце с самого детства было каменным? Они же не виноваты в том, что твоя мама умерла.

– Продолжай, – мотнул он одобряюще головой. – Я слушаю.

– Мне просто интересно, что ты за человек такой? Ты ребенком-то был хоть когда-нибудь? Тебя тетя взяла в семью, так нет бы быть благодарным и радоваться, ты же все делал назло. В итоге довел до того, что тебя отправили в интернат.

– Аа, я довел? М-м-м, ну, пусть так.

– А как? Расскажи, если было иначе, – потребовала Даша с какой-то нелепой надеждой.

– Нет, все так, – усмехнулся печально Егор. – В этой истории я – плохой герой.

– Что за ирония? – возмутилась девушка, подумав о том, неужели отец ее дочери настолько безнадежен?

– Я не из тех людей, которые обсуждают свою жизнь.

– А я не из тех, кто рожает от кого попало! Как я могу доверить ребенка такому монстру, как ты? И ты ведь даже этого не отрицаешь!

– Что я должен отрицать? – Егор испытывающе посмотрел на нее.

– Хотя бы то, что ты не ненавидишь свою тетю.

– Не ненавижу! Довольна?

– Тогда почему?

– Что?

– Почему ты делал все для того, чтобы от тебя отказались? Почему не ладил с братьями? Почему доводил их отца? – при упоминании последнего его лицо изменилось, стало суровым, а глава потемнели.

– Мне нечего больше сказать! Все, я устал и хочу спать, – он отвернулся и подошел к окну.

– Как всегда, избегаешь разговора? – Даша последовала его примеру и застыла у него за спиной. – Я не уйду, пока ты не ответишь?

– Что ты хочешь услышать, скажи? – мужчина резко развернулся к ней. – Я повторю.

– Правду!

– Этой правды нет!

– Значит, ты специально всех доводил? Из-за тебя отец Глеба ушел из семьи, потому что просто больше не мог выносить твоих выходок? – она задевала намеренно, надеясь на то, что он взорвется и сгоряча выдаст все. – Может, и того мальчика ты столкнул с крыши?

После этих слов он отшатнулся. На его лицо будто наползла тень. Кожа почернела, а глаза налились кровью.

– Да, все сделал я. Во всех бедах всегда виноват только Егор! Кто же еще? – поморщился он, словно от удара. – Пятилетний ребенок одним своим видом бесил взрослого мужика настолько, что тот не упускал возможности его отлупить. Как думаешь, что плохого я мог сделать дядьке в пять лет? За что он ежедневно издевался надо мной, обращался как со скотиной, обзывал выродком, тварью, паразитом, иждивенцем, ничтожеством? Стоило мне слово сказать – сразу виноват, молчал – виноват вдвойне. И твой дорогой Глеб видел все и ни разу за меня не заступился. А потом мне просто стало плевать на все. Я абстрагировался. Но мое полное равнодушие еще больше бесило всех. Я жил лишь мыслью, что однажды выберусь из этого ада.

– А тетя, – дрожащим голосом выдавила Даша.

– А что тетя? Когда она замечала у меня синяки, этот ублюдок говорил, что я подрался с братьями, а те всегда подтверждали.

– Почему ты не рассказал ей?

– Зачем? Что бы это изменило? В итоге я бы и остался виноват, – Егор сел на кровать и взялся руками за голову. – Я был ребенком, сиротой, и мне было страшно, пусть я об этом никогда и никому не говорил. Но я боялся, что, расскажи я тете, станет еще хуже. Ненавижу эти воспоминания! Ненавижу!

– Мне жаль, что у тебя было такое тяжелое детство…

– Ты не поняла? – он поднял голову и посмотрел на нее мутным взором. – У меня не было детства. А повзрослел я еще до того, как умерла мама. Сколько себя помню, она болела, и я это понимал. Настолько, что уже смирился. Ее смерть не стала для меня потрясением. Она долго готовила меня к этому дню, постоянно говорила, что когда ее не станет, я должен оставаться сильным. И я был сильным… Не плакал. Родственники решили, что мне все равно. А я до смерти был напуган предстоящей неизвестностью.

– Глеб рассказал все иначе…

– Так, как ему выгодно, – договорил за нее Егор. – Не мог же он сказать, что его отец был извергом.

– А твой друг в интернате? Что тогда случилось?

– Ничего, не хочу об этом говорить…

– Но я хочу знать! – перебила Даша решительно. – Я должна знать!

– Его звали Кирилл, – отозвался он после напряженного молчания не своим голосом, безжизненным, надломленным. – Он на тот момент был для меня ближе всех на свете. Мы стали с ним братьями по несчастью. Три года не разлей вода, друг за друга стояли горой. В тот день он украл телефон у воспитательницы, так как хотел позвонить маме, чтобы поздравить ее с днем рождения. Но в корпусе не ловила связь, и мы полезли на крышу. Он ходил из стороны в сторону, размахивая мобилой, пытаясь поймать сеть, – воспоминания давались ему тяжело, Егор будто находился в прострации. – Я постоянно был рядом, следовал за ним по пятам… Потом хлопок… Оборачиваюсь, а Кир скользит на спине по скату крыши к краю. Я растерялся, замешкался на мгновение и, когда бросился к нему на помощь, он уже был на краю… – мужчина поднял влажные глаза и посмотрел сквозь Дашу. – Я схватил друга за руку, но не смог удержать – его кисть выскользнула… Дальнейшие воспоминания, как в тумане… Кирилл лежит на земле неподвижно. Там было всего два этажа, но он при падении ударился головой…

– Почему ты никому не рассказал об этом? – поинтересовалась девушка, опустившись на кровать рядом с ним.

– Что бы это изменило? – Егор посмотрел на нее отрешенно. – Он разбился насмерть, упав с крыши, – всем известный факт. Какие еще нужны объяснения? Я должен был рассказать, что мой друг украл телефон, чтобы позвонить матери-пьянице и поздравить ее с днем рождения и поэтому мы полезли на крышу? Это не изменило бы того, что он погиб. Я мог бы его спасти, подоспей на секунду раньше или если бы крепче сжал руку Кира. Но я не смог… Остальное было уже неважно.

– Ты был ребенком, – выдохнула Даша и протянула руку, чтобы коснуться его плеча, но не смогла – между ними словно стояла преграда.

– Это ничего не значит…

– Неправда! Это значит все, – возразила она уверенно.

– Знаешь, что раздражает меня больше всего? – спросил он, помрачнев еще сильнее.

– Что?

– Жалость. Терпеть не могу этого каждой клеточкой.

– Я не жалею тебя…

– Не обманывайся, я вижу ее в твоих глазах. Да, ты жалеешь не меня сегодняшнего, а того ребенка, которым я был, – запнулся Егор, переводя дыхание. – Твоя жалость режет сильнее всего. Ты не имеешь права меня жалеть, не должна, после того как я с тобой поступил.