А теперь вернемся к Паскалю Политано, который в 1958 году, живя в Токио, познакомился с японкой в “Суехиро”, знаменитом ресторане в деловой части города. “Нас познакомил мой приятель-японец, – рассказывал Политано. – Она не была проституткой. Она была из хорошей семьи”.

На короткое время между ними завязались близкие отношения, а затем Политано пришла пора возвращаться в США. В отличие от Пинкертона, он не обещал своей подруге вернуться в Японию, но дал ей почтовый адрес своей тетки в Нью-Джерси, куда собирался заехать по дороге домой.

“И вот я приезжаю, – рассказывал он, – а тетя мне и говорит: “Слушай, тут тебе письмо какое-то пришло”. Я долго ходил взад-вперед, все не решался вскрыть конверт. Я боялся узнать, о чем там написано. Вообще-то азиатки не в моем вкусе. Но в чем-то они очень хороши. Я обращался с [моей японской подружкой] как с дамой. Я обращался с ней точно так же, как с любой другой дамой. Если не считать того, что я все-таки ее бросил, можно сказать, я обходился с ней все равно что с женой. Я раскрывал перед ней дверь и все такое. У этой девушки было огромное самоуважение, такое спокойное достоинство. В ней была какая-то цельность, порядочность, и, черт возьми, я иногда жалею, что не привязался к ней покрепче! Я бы не постыдился появиться с ней под руку в любом обществе”.

Рассказывая мне эту историю в своей сельской хижине, Политано вдруг ненадолго умолкает, его глаза слегка затуманиваются. Он человек, не чуждый литературе и нравственности, и он понимает значение этого эпизода, сознает его глубокую и печальную суть. “Она лишь намекнула на ребенка, – сказал он. – Вот какая она была женщина. Другая бы на ее месте написала: “Чтоб тебе пусто было, я беременна!” А она написала: “Я чту тебя”.

“Я чту тебя”, – повторил Политано. – Я уничтожил это письмо. Я просто не в силах был его хранить”.

Первые морские пехотинцы, получившие боевое задание во Вьетнаме, высадились на берегу Дананга 8 марта 1965 года, и с этого момента война, происходившая там, стала превращаться из вьетнамского конфликта в почти исключительно американский. До того влажного, душного дня, когда произошла высадка подразделений Девятой экспедиционной бригады морской пехоты, американские военные советники – а их насчитывалось около двадцати трех тысяч – теоретически лишь консультировали южновьетнамских военных, которые силились подавить разраставшееся коммунистическое восстание, опиравшееся на помощь Северного Вьетнама. Но, к великому раздражению американцев, южные вьетнамцы воевали плохо, часто вовсе отказываясь от сражений, и к тому году, когда произошла первая высадка морской пехоты в Дананге, восемьдесят тысяч вьетконговцев уже контролировали около 40 % территории Южного Вьетнама.

Позднейший анализ этой войны показал, что правительство Южного Вьетнама во главе с американским ставленником, президентом Нго Динь Зьемом, не желало идти на риск и нести большие потери в схватках с мятежниками-вьетконговцами, агрессивными и искусными бойцами. Вместо этого правительство Зьема хотело использовать местные силы для подавления других противников диктаторского режима, например буддистов, выступавших против диктаторских замашек президента, и для устранения потенциальных заговорщиков среди других южно-вьетнамских клик, боровшихся за власть. Так или иначе, Зьем и его родственники – скрытные, двуличные и деспотичные – рассчитывали на то, что американцы в конце концов напрямую вмешаются в борьбу с вьетконговцами и выполнят за них эту работу – подавят коммунистический мятеж. На начальном этапе войны, до 1965 года, пока количество американских советников все возрастало, американцы действительно вступили в схватку с вьетконговскими силами, а в феврале 1965 года истребители, размещавшиеся на авианосцах в открытом море, бомбили позиции вьетконговцев. К тому времени, когда в Дананге высадились морские пехотинцы Девятой бригады и американцы вступили в открытую войну, начавшую быстро набирать обороты, Зьема и его сторонников уже свергли противники, устроившие именно такой государственный переворот, которого те опасались, – все-таки, пускай и посмертно, они, можно сказать, добились своего.

Этот шаг, разумеется, не остался незамеченным врагом. Мятежники быстро привели в действие свою пропагандистскую машину и принялись штамповать статьи о разрушениях и страданиях, которые причиняют местному населению американские войска. “Радио освобождения Вьетконга” сообщало, что американцы захватывают земли, выгоняют людей из домов и крадут еду у простых людей. Американские войска “уничтожают наших соотечественников самым жестоким образом”. А вскоре наряду с такими обвинениями в адрес США, как беспорядочные бомбежки и истребление гражданского населения, пропаганда начала обрисовывать другие подробности сложившейся общей картины. В тайном радиосообщении, перехваченном американской разведкой в ноябре 1965 года, говорилось: “Широко распространилась и уже отравляет умы нашей молодежи порочная и непристойная ковбойская культура США. Унизительным бичом наших дней стала проституция. В Сайгоне появилось бродяжничество, ежедневно происходят изнасилования. Американские агрессоры серьезно подорвали наши обычаи, попрали нашу национальную традиционную мораль и втоптали в грязь наше человеческое достоинство”.

Эту тему Северный Вьетнам будет муссировать непрерывно – и в течение войны, и позже, после триумфа коммунистов в 1975 году. “Совместная политика США и клики их марионеток, поощряющая проституцию, вынудила множество порядочных и чистых женщин сделаться проститутками, – заявляло “Радио Ханоя” в июле 1975 года. – Проституция стала открытым бизнесом для сайгонской марионеточной клики, она ежегодно получает от него огромную прибыль”.

Последствия катастрофичны, утверждал Ханой: полмиллиона детей-полукровок – потомство американцев и проституток-вьетнамок, около трех миллионов случаев заболевания сифилисом в Южном Вьетнаме, сто тридцать тысяч наркоманов, а также смежные проблемы – “грабежи, кражи, шантаж и прочие напасти, в которых виновна послушная США марионеточная клика”.

Вполне вероятно, что цифра “три миллиона сифилитиков”, учитывая, что в 1975 году общая численность населения составляла пятьдесят миллионов, завышена (к тому же болезнью, косившей американские ряды, была гонорея, а не сифилис). Кроме того, нельзя сказать, что северовьетнамская пропаганда оказывала большое воздействие на общественное мнение в Южном Вьетнаме. Действительно, трудно было обнаружить явные указания на то, что пресловутая порочность американцев и их “марионеток”, как выражался Ханой, так уж тревожила большую часть местного населения.

И все-таки пропагандистская машина была, безусловно, права в главном: все эти сотни тысяч американских солдат и других американцев действительно дали толчок к настоящему взрыву проституции в Южном Вьетнаме. А это в свою очередь наводит на мысль, что вьетнамская война была не просто трагической, но еще и очень странной авантюрой. Странным, почти сверхъестественным было то сочетание невинности и порочности, какое наблюдалось в отношениях между полумиллионом американцев – по большей части юных и неопытных, – и вьетнамским народом, с чьей древней культурой американцы соприкасались, – главным образом в лице девушек из баров, любовниц и сутенеров. Если сама война поражала странным контрастом между бездумными “благими намерениями” американцев и теневым порочным, безжалостным миром вьетнамской политики, то для рядовых солдат этот странный контраст состоял в смешении смертельной опасности с эротическими удовольствиями.