Решение Комитета поддержали – а иначе и не могло быть– командующий Киевским военным округом генерал-лейтенант Н.А. Ходорович и начальник штаба округа генерал-майор Н.Э. Бредов, рассматривавшие самовольное формирование полка как вопиющее нарушение воинской дисциплины, а также Киевский Совет рабочих депутатов.25 Но что-либо изменить они так и не смогли.

Временное правительство знало о происходившем. Во всяком случае, должно было знать, ибо о том кричали все петроградские газеты. Знали, но бездействовали. Бездействовал премьер, он же министр внутренних дел Г.Е. Львов. Бездействовали министры, военный – А.Н. Гучков, юстиции – А.Ф. Керенский. Видимо, уповали на правительственную декларацию от 27 марта (9 апреля), которая в самой общей форме пообещала:

«Цель свободной России – не господство над другими народами, не отнятие у них национального достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов».26

Столь же безучастными к целостности страны оказались и все основные партии России – кадеты, эсеры, меньшевики. Более всего их беспокоили только два вопроса: обоснование их собственной поддержки Временного правительства да сохранение верности союзникам, и для того продолжение войны любой ценою. Все остальные проблемы, требовавшие незамедлительного решения, оставляли на будущее, на волю Учредительного собрания.

Лишь большевики поспешили, ещё не выработав новый взгляд на события, сделать достоянием широкой гласности свой старый, довоенный, документ. Опубликовали по инициативе В.М. Молотова 17(30) марта в «Правде» (тираж 85 тысяч экземпляров) выработанную Сталиным резолюцию по национальному вопросу. Принятую давным-давно, ещё летом 1913 года. Ею же напомнили об отрицательном отношении к проявлению национализма в любой форме:

«1. Необходима… широкая автономия и вполне демократическое местное самоуправление, при определении границ самоуправляющихся и автономных областей, на основании учёта самим местным населением хозяйственных и бытовых условий, национального состава населения и т. д. 2. Разделение по национальностям школьного дела в пределах одного государства, безусловно, вредно…»/выделено мною – Ю.Ж./.

Затрагивая всё же вопрос о праве наций на самоопределение, большевики вроде бы признали его – «с.-д. партия, безусловно, должна отстаивать это право». Но тут же следовала серьёзнейшая оговорка, вернее, фактическое отрицание такого права: «5. Вопрос о праве наций на самоопределение… непозволительно смешивать с вопросом о целесообразности отделения той или иной нации. Этот последний вопрос с.-д. партия должна решать в каждом отдельном случае совершенно самостоятельно, сточки зрения интересов всего общественного развития… Социал-демократия должна при этом иметь в виду, что помещики, попы и буржуазия угнетённых наций нередко прикрывают националистическими лозунгами стремление разделить рабочих и одурачить их, заключая за их спиной сделки с помещиками и буржуазией господствующей нации в ущерб трудящимся массам всех наций».27

Последний пункт и делал дореволюционную резолюцию крайне актуальной. Яснее выразить отношение ко всевозможным поползновениям националистов было невозможно.

Вот в такую обстановку и пришлось окунуться 12(25) марта Сталину. Сошедшему в Петрограде с поезда, привёзшего его из далёкого провинциального сибирского города Ачинска.

Пять дней поездки чуть ли не через половину России, да ещё в вагоне третьего класса, общем – не разделённом на купе, без постельного белья, на жёстких деревянных полках – само по себе оказалось весьма неприятным испытанием. И всё же оно стало для Сталина предвестником счастья. В последнюю минуту вместо призыва на воинскую службу, отправки на фронт в серой солдатской шинели, его подхватил вихрь революции, о которой он мечтал не одно десятилетие. Да ещё принёс в самый центр бурных событий, в столицу. Туда, где его сразу же ввели в руководство партии, действовавшей отныне открыто, свободно. Из ссыльного он превратился в гражданина, который может не только влиять на происходящее, но и на будущее. Если сумеет изменить жизнь так, как ему мечталось в Новой Уде и Сольвычегодске, в Туруханском крае. Так, как подсказывали знания, опыт профессионального революционера.

Уже в день приезда Сталина ввели в ЦК. Пока самообразовавшегося, никем не избранного – не было для того условий. Включавшего восемнадцать человек, среди которых отсутствовали будущие вожди – Ленин, Зиновьев, Каменев, Троцкий. А три дня спустя Сталина сделали и членом Президиума ЦК – временного высшего руководящего органа большевистской партии. Вместе с ещё четверыми – П.А. Залуцким, А.Г. Шляпниковым. М.К. Мурановым, Е.Д. Стасовой. Всеми теми, кто и много лет позднее будет оставаться в руководстве партии либо бросать ему вызов, переходя в оппозицию.

Всё? Оказалось, ещё нет. 15(28) марта Сталина ввели и в редакцию газеты «Правда», возобновлённой всего за десять дней перед тем В.М. Молотовым. Дали поручение, значившее в тех условиях не меньше, чем в далёком будущем – избрание членом Политбюро. Ведь из примерно 24 тысяч большевиков только около тысячи находились в Петрограде. И потому им, а не кому-либо иному, предстояло самостоятельно, в самые ответственные дни, вырабатывать партийную линию. Пропагандировать её. Нести в самые широкие массы – рабочим, солдатам страны – своё видение революции. Организовывать эти массы, убеждая именно в своей правоте, вести за собою в жарких политических баталиях.

Мало того, 18(31) марта ЦК делегировал Сталина и в состав Исполкома Петросовета. Казалось бы, теперь ему следовало сосредоточиться, отдавая все силы, только там. Ведь оттуда скорее всего можно было начать восхождение к вершине власти. Однако Сталин отказался от такого пути. Предпочёл публицистику и стал регулярно писать для «Правды». Чуть ли не ежедневно – за девятнадцать мартовских дней – семь статей. Острых, злободневных, нелицеприятных. Простых по стилю, почему и понятных малограмотным читателям, очень далёким от политики.

Первая статья увидела свет 14 марта. О самом важном, по мнению большевиков, – «О советах рабочих и солдатских депутатов». Вторая, 16 марта, – «О войне», третья и четвёртая, 17 и 18 марта, – о власти нынешней и власти будущей – «На пути к министерским портфелям», «Об условиях победы русской революции». И только пятую и седьмую Сталин посвятил тому, что интересовало, волновало его больше всего. Тому, что внезапно, но только не для него, начало приобретать судьбоносное значение – национальному вопросу, перераставшему на глазах в национализм, и сразу же в сепаратизм. Заговорил же о том первым из лидеров всех без исключения российских партий.

Информационный повод нашёлся быстро. 20 марта (2 апреля) Временное правительство приняло постановление «Об отмене вероисповедных и национальных ограничений».28 Если судить только по названию – решение раз и навсегда слишком давно перезревшей, весьма болезненной проблемы. Но стоило только внимательно вчитаться в текст документа, как становилось ясным – он затрагивает интересы лишь… евреев, и никого более. К тому же, сам текст подготовили столь стыдливые люди, что ухитрились ни разу прямо не упомянуть тех, для кого и отменяли черту оседлости, кому предоставляли права, равные всем остальным гражданам страны – возможность заниматься общественной деятельностью, учиться в любых, средних и высших учебных заведениях, поступать на гражданскую службу.