Они толклись в скверике перед школой и выдуривались друг перед другом. Шура-акробат, удивительно спортивный и борзый паренек невысокого роста, ходил перед толпой на руках. Он передал через Лапина, что ему нужно поговорить со мной. Парижских было человек десять. В школу их не пускали. Здесь мне хватало Еловикова с Козловым. И физрука с его нелепыми претензиями. Они загнали меня в ловушку, даже не сговариваясь. Я слонялся по школьным этажам, не решаясь подняться на танцы. Во втором отделении я должен был лабать «Plantanion boy» на ритме. Выступление, похоже, отменялось.

В коридоре я встретил Иветту, явно чем-то раздраженную. Она стояла с маленьким зеркальцем в руке и выщипывала пинцетом брови.

– Прячешься, – констатировала она насмешливо. – Я бы на твоем месте тоже пряталась. – Иветта разочарованно вздохнула. – Я не знала, что ты такой трус.

Я посмотрел на нее и увидел то, чего не видел раньше. Ее слова пронзили меня больней грядущего мордобоя. Я подумал, что я действительно трус, но лишь потому, что не осмелился вчера остаться у Лоры Комиссаровой на ночь. Штерн был прав, когда сватал ее ко мне. Сегодня не было бы всего этого. Никаких проблем. Никаких метаний и обид. У нас с друзьями была бы другая жизнь. К тому же целуется Лора гораздо лучше.

Из школы мы вышли с Ларионовым. Шпана расступилась.

Когда у Комиссаровой умерла мать, я зашел к ней в общежитие с букетом красных гвоздик, но Лариса со мной даже не поздоровалась.

Разговорились однажды с приятелями, кто и как лишался девственности. Один подхватил триппер. Другого застукал со своей бабой взбешенный муж. Сюжет, интрига. Только я не мог сказать ничего толкового. То ли это случилось слишком давно, то ли я не заметил, как это случилось. Чудовищно, да? Знаковое, казалось бы, событие. Бывает только раз в жизни. А тут – провал в памяти. Полный игнор вступления в мир взрослого секса.

Я помню школьные танцы, резкий запах тонального крема на щеках возлюбленной, трогательные телефонные разговоры, свою руку у нее под юбкой на последней парте. А радости первого сближения и даже первого поцелуя не помню. Несерьезный я человек.

Мы долго готовились к этому. Читали образовательную книгу, переведенную с языка одной из соцстран. Выбирали время, искали место. Маман моей девушки работала бухгалтером в драмтеатре, возвращалась домой часов в пять. После занятий у нас оставалось часа два-три на любовные прелюдии. Возвращение мамы Гали нависало над нами дамокловым мечом. Мешал дневной свет, моя нерешительность, отсутствие опыта. Барышня тоже боялась. Или делала вид.

– Если мы останемся на ночь вдвоем, это получится само собой, – говорил я. – Инстинкт возьмет свое.

– А если не возьмет?

Мы неоднократно раздевались в их дощатом доме в низовьях улицы Красноармейской, но на большее решиться не могли.

– Давай потом, – говорила она в последний момент. – У меня болит голова. Я сегодня не в духе.

К моменту нашей поездки всем классом в хлебный город Ташкент мы уже были страстными любовниками. Обрели привычки, любимые положения и уникальную технику движений. За спиной оставались чужие квартиры, палатки, пустынные пионерские лагеря и подворотни.

– Вьете гнездо? – завистливо спросил Сашук, обнаружив нас с Иветтой на верхней полке вагона в объятиях. – Спускайтесь. Новый год через полчаса.

В качестве надсмотрщиков с нами ехали классная руководительница и родительница одного из лучших учеников. Мы воспринимали их как пустое место. Поездка должна была получиться веселой. Через час я шумно, обильно и красочно наблевал с верхней полки на голову учительницы, когда она зашла к нам в купе поздравить с новым тысяча девятьсот восьмидесятым годом.

– Укачало, – сказал Штерн цинично, а Иветта нервно захихикала.

Ночью в Новосибирске мы пересели на другой поезд и направились в Узбекистан. Дорога оказалась длинной. Я пел песни из кинофильма «31 июня», бренча на гитарах, которые брал у случайных попутчиков. «Любви все время мы ждем как чуда». «Скажи, зачем же тогда мы любим». Эти слова имели для меня смысл. Любовь пока что была главным призванием и переживанием моей жизни.

От скуки решили устроить нашу с Иветтой свадьбу и опять надрались в купе под крики «Горько!». О нашем торжестве знал весь поезд. Незнакомые люди заходили поздравить и выпить за наш союз. Прилежная девочка Ольга Панфилова выпустила стенгазету с рисунком обручальных колец и поздравлениями. Воспитательницы испуганно переглядывались.

– Хабу бабу, – сказал Лешка Бугаев, прогулявшись по перрону одной из узбекских станций. – Бабу хабу.

Он осваивал тюркское наречие. Меня мутило от вчерашней бормотухи и сегодняшней сгущенки. За окном полыхала красная чужая земля. Новогодние елки в населенных пунктах смотрелись нелепо, как пальмы на Северном полюсе. Узбеки тускло глядели вслед эшелону, прервавшись от рытья арыков.

В Ташкенте вдарили по кубинскому рому. Его продавали прямо на вокзале. Поселили нас в общежитии какого-то интерната. В первую же ночь Сашук отправился в город «мочить чурок». Его кто-то обидел, пытаясь отобрать джинсовую куртку. Обошлось без кровопролития, хотя Лапин пошел на прогулку с кривым азиатским ножом, купленным на местном рынке. Нож потерял. Мы со Штерном посмеивались.

– А как же интернационализм? Новая историческая общность людей различных национальностей?

В пустой комнате общежития мы с Иветтой собрались провести первую брачную ночь. В железнодорожном сортире тесно, на верхней полке трудно соблюдать конспирацию. В городе нам посчастливилось купить два стальных перстня с буквами I и V; невесте – шелковую косынку, мне – кооперативные красные ботинки на огромной платформе.

Свадебное торжество удалось. Учительница и ее помощница подняли за нас по бокалу шампанского. Нам было велено пить ситро. Мы дождались их ухода и вернулись к карибскому рому. Ночью крадучись пробрались с Веткой в соседнее помещение. Кровати оказались хлипкими: прогибались под нашим весом. Пружины скрипели, у барышни началась менструация. Решили не расстраиваться. Вся жизнь впереди.

– Ты знаешь, сколько лет было Джульетте, когда она отдалась Ромео? – мечтательно спрашивала Иветта. – Четырнадцать! Все как у нас. Это самая настоящая любовь, понимаешь?

– Про нас тоже напишут книги, – соглашался я. – Будут слагать легенды и сочинять песни. Мы – персонажи какого-то замечательного романа.

Перед самым отъездом маленький немецкий мальчик из нашего класса проломил кулаком стену в интернате. Решил проверить свои силы. Этим он немного перевел стрелки от нашей с Веткой аморалки. Ругали теперь в основном его. Нам тоже досталось, но не так, как вандалу Андрюше Финку.

* * *

Один умный человек сказал мне про Иветту, что она хороша лишь для любви, не более того. Я ужасно на него обиделся.