– Она в любом случае будет знать о нас всё. А так есть шанс что-то узнать о ней. И о тех, кто её послал.

Вот это вот «тех, кто её послал» Мардену не понравилось. Он готов был поспорить на месячное жалование, да что там – на все обещанные ему деньги, – что Шустов и сам боялся старуху. Немудрено. Такую в городе-то увидишь, станет не по себе, а тут – глухие джунгли. Серхио прислушивался к её бормотанию, словно она была оракулом, готовым напророчить ему инкское золото и долгую жизнь на Копакабане.

Марден и сейчас, три года спустя, отказался даже на сотню метров приближаться к четвёртому валуну. И Лучо не стоило туда соваться. Но разве до мальчишки достучишься? Мозги-то цыплячьи.

– Вот. – Лучо протянул Мардену сложенный в несколько раз и перепачканный в саже листок.

– Опять?! Больная баба. Неймётся ей.

Жена Шустова, угодившая в лагерь на правах пленника, то есть вообще без прав, в каждом лагере оставляла чёртовы записки. Понимать бы ещё, что в них написано. Марден знал несколько слов по-русски, но едва ли это были слова, которые могла позволить себе такая женщина.

– Ладно, отнесём на бивак. Я тебе что, почтальоном нанялся? Я пока пойду, а ты накопай корней. – Марден, поднимаясь, указал Лучо на кусты маранты. – Сгодятся на ужин.

Лучо поручению не обрадовался, но за дело взялся без промедления. Экспедиционная группа Скоробогатова уже была далеко: мулы утóпали, лодки уплыли, куры улетели. Опасаться нечего.

– Через час выдвигаемся. Не отставай.

– Если что, нагоню.

– Не отставай! Нагонит он…

Возвращаясь к биваку, Марден в очередной раз подумал, что надо было бежать за Анды в тот же день, когда сын Шустова заявился к нему в Белен. Бежать без оглядки. Но Марден замешкался. И теперь расплачивался.

– Тупой индюк! – выругался Марден, различив впереди тёплую рябь дыма. – Сказано ведь, днём – никаких костров!

Дым вился тонкой нитью и был настолько полым, что в дождь вовсе становился прозрачным, да и ближайший из людей Скоробогатова шёл за километр отсюда. Но, если знать, куда смотреть и что искать, опытный глаз сразу вычислит слежку. Не хватало нарваться на агуарунское гостеприимство.

И Лучо, мелкий поганец! Ведь сказано было не уходить с бивака, не оставлять там этого индюка одного. Чёрт его знает, что он выкинет в следующий раз.

– Нет, если хочет увидеть свою голову отрубленной и высушенной, пожалуйста, милости просим, – ворчал Марден, пробираясь через напоённые водой логи, – но как-нибудь без меня.

Дима, перекрикивая ливень, повторил:

– «Цивилизация чавин возникла на пустом месте. До них тут жили дикари. Прятались по пещерам, размахивали каменными топорами, может, выли на луну. А потом – бац! Появились чавин».

– Дим, я всё перевела. Слово в слово.

Аня лежала в гамаке Покачалова. Сам Никита вместе с Раулем отлучился в палатку Скоробогатова. Пропахшая пóтом ткань сестру не смущала. Вторую неделю, не переставая ни на час, шли дожди, и сил ублажать собственную брезгливость ни у кого не было. Диме порой казалось, что он начнёт ходить под себя, только бы не вылезать из-под тента.

– Ну, Вальтер Хосе, конечно, молодец, – наконец отозвался Артуро. – Любит своё дело. Но живёт в мире Дамбартон-Оукской конференции шестьдесят восьмого года и взрослеть явно не хочет.

– Что это значит?

– Значит, что он безнадёжно отстал. Не верит результатам новых радиоуглеродных анализов. Закопался в старых подшивках «Американ Антрополоджист» – из тех лет, где так любили ссылаться на Мензеля, Роу, Досона и прочую братию из Беркли.

Дима поморщился. Понял далеко не всё из переведённого Аней, но общую идею уловил: Вальтер Хосе, к которому они с Максимом приезжали обсудить Инти-Виракочу, не лучшим образом ответил на их вопрос о «величайшей тайне цивилизации чавин».

– До чавинцев в Южной Америке были и другие цивилизации. – Артуро елозил между зубами зубной нитью. Разговорившись, забывал о ней. Потом вновь принимался за чистку. Нить покраснела от крови, но племянника Дельгадо это не останавливало.

Дима не планировал приставать к Артуро с расспросами, но часом ранее увидел, как тот возвращается из палатки Скоробогатова без обычного сопровождения, и заставил себя натянуть влажные ботинки. Аня на его призыв откликнулась не сразу.

– Вообще-то Артуро говорит по-английски. Ты бы справился.

Лагерь после обеда выглядел мёртвым. Гамаки провисли под тяжестью тел, были неподвижны. Оба костра потухли. Куры и мулы молча ютились в наспех сооружённом загоне из лодок и свежесрубленных деревьев. Из палаток не доносилось ни слова – даже из той, где собрались люди Скоробогатова. Впрочем, дождь заглушал любые звуки.

Час назад Скоробогатов объявил днёвку. Рассчитывал, что охотники агуаруна осмотрят местность. Разумная предосторожность после «подарочка», сегодня утром обнаруженного в лагере. «Подарочком» его назвала Зои – правда, испугалась не меньше остальных. Агуаруна Катип, сын Титуса, в последнее время увивавшийся вокруг Ани, нашёл его первым – свежее чучело ленивца, вымазанное кровью, с грязью вместо внутренностей и со вставленными в глазницы комочками перьев. Кандоши такая инсталляция напугала до суеверного шёпота. Макавачи сказал, что это угроза, адресованная каждому из членов экспедиции. Впрочем, самих же кандоши Скоробогатов и заподозрил в первую очередь. Решил, что они нагоняли страх на охотников агуаруна, вечно подтрунивавших над ними из-за унизительной роли носильщиков и лагерной прислуги. Допрос ни к чему не привёл. Индейцы отрицали свою причастность. По всему выходило, что кто-то чужой ночью проник в центр оборудованной стоянки и смог, незамеченный, вывесить свой трофей на стволе дуплистого тамаринда. Чучело в итоге сожгли. Егоров раздал прежде не вооружённым кандоши помповые ружья, а охотников и следопытов агуаруна отправил разведать округу.

Дима радовался отдыху. В последние дни боль становилась невыносимой. Ноги, покрытые красными пятнами, зудели. Кожа в уголках между пальцами слоилась, покрывалась сочащимися язвочками. Неудивительно. Дима не помнил, когда в последний раз надевал сухие ботинки. По четыре раза в день менял носки, обрабатывал ступни детской присыпкой, которой с ним поделился Покачалов – к запасам талька он никого не подпускал, – но облегчения это не приносило. От присыпки ранки начинало жечь. Первое время Дима стеснялся изъязвлённых стоп, ботинки снимал в темноте, прятал в мешок и огрызался, если Аня предлагала выставить их сушиться к костру и намазать гуталином. Теперь стеснение, как и брезгливость, ушло. Дима не боялся свесить с гамака голые ноги, даже если рядом были Екатерина Васильевна или Зои. У всех на виду вставлял между пальцами смазанную вазелином вату. Вот и сейчас, забравшись в гамак Рауля, первым делом взялся за тюбик вазелина.