Отныне всю утреннюю правду государю докладывал телемонархист Матвей Квасов. Именно этот хмурый седой бородач сменил утратившего доверие прежнего монаршего восхвалителя – Леонтия Михайлова, под влиянием водки однажды назвавшего царя в прямом эфире не «помазанником», а «намазанником Божиим» и сосланного в пресс-секретари банка «Корона». Квасов происходил из крепостных, от природы был смекалист и знал, как преподнести царю плохое так, чтобы оно выглядело отличным.

…Государь возлежал на подушках у себя в спальне – будучи облачён в серый халат лейпцигского покроя, он с удовольствием смаковал свежайший кофей, заваренный старушкой-саксонкой, самолично вывезенной им из Дрездена. В сущности, в России императору нравилось всё – кроме, собственно, народа и излишней популярности чёрного чая. Чашечка мейсенского фарфора приятно грела руку, а булочки на подносе пахли попросту восхитительно. В дверь спальни постучали – вежливо и до крайности робко.

– Да-да, – с максимальной милостью произнёс государь император.

В монаршие покои вошёл Матвей Квасов, одетый в боярский кафтан с длинными рукавами и расшитую царскими вензелями шапку. В руках гость держал айпэд в чехле из сафьяна с золотым двуглавым орлом. Не мешкая, Матвей бухнулся на колени, воздев перед собой айпэд, как икону. Император небрежно махнул рукой, восхвалитель присел на краешек дубового стула у кровати, раскрыл чехол и ткнул пальцем в экран планшета.

– Какие новости? – буднично спросил государь.

Лицо Квасова озарилось верноподданнической ухмылкой.

– А какие они могут быть, милостивец? – искренне поразился он. – В твоей империи сплошь благие прекрасности. Вот смотри, например, погода сегодня на диво чудесная.

– Отчего ж чудесная? – усомнился царь. – Я слышал, с утра ливень шёл стеной.

– Так и славно! – не растерялся Матвей. – Водичка с небес – дар Господень. Пшеница уродится, засухи не будет, калмыки верблюдов загодя напоят – разве не счастье?

– Однако, град потом был… – неуверенно заметил император. – Побил все огороды…

Квасов в неподдельном изумлении всплеснул руками:

– А град – чем плохо? Вот сидят где-нить в деревне-с на завалинке мужички с виски «Джек Дэниэлс», оно тёплое и желудок смущает, а тут – Боженька льда в стаканы накидал. И радуются они, и славят твоё имечко пресветлое, великий государь-надёжа.

Поразмыслив пару секунд над версией Квасова, император удовлетворённо кивнул.

– А что там в Республике Финляндской сейчас творится? – поинтересовался он.

– Ууууу, бунтуют, собаки, – затряс бородой Матвей. – Стреляют друг в друга – западные да восточные, пламень до небес, городов-то пожгли… почитай, всю Лапландию разнесли к свиньям на кирпичики, ужас што делается. Страх сплошной, твоё величество, да и всё.

– И по какому поводу? – удивился государь.

– Так известно по какому – в твою империю назад хотят, – сказал Квасов, не моргнув глазом. – Уж в ноги падают, умоляют и унижаются. Финляндия што за держава? Всё плохое у нас копируют, окаянные. Прессу свою цензурируют, корреспондентов за правду в острог сажают, города собственные обстреливают из дальнобойной артиллерии-с.

– Довольно странно… разве у нас есть что-то плохое? – поднял бровь император.

– Конечно же нет! – горячо воскликнул монархист. – У нас всё только хорошее. А финны копируют то, што могло бы быть плохим. И раз его нет, какие ж они вообще дураки!

– Ааааа, – довольно протянул август. – Ну, сие было предсказуемо. А что в данный момент творится в торговле? Как там курс золотого против доллара? Наверняка повышается, да?

Матвей с величайшим трудом растянул лицо в улыбке.

– Как есть, батюшка! – хлопнул он в ладоши. – Уж повышается так, что просто удержу нет. Рвётся ввысь, аки ангел Господень, можно сказать. Вот сейчас семьдесят пять золотых за бакс просят, а разве ж энто финал? Небось и до полсотенки снизится, как пить дать!

– Гм… – задумался государь. – А пару лет назад он случайно не по тридцать был?

– И что? – не смутился Квасов. – На тридцать делить – так народ у нас грамоте не особо учён, мучаются, ругаются, страдают. А на пятьдесят – тут любая баба деревенская запросто сочтёт и в пояс поклонится твоей милости. Это ж облегчение какое, батюшка!

– Вне сомнений, – обрадовался император. – Только отчего лишь на полусотне остановились? По сто золотых за доллар, объективно говоря, считать-то ещё легче!

– Так будет и по сто, милостивец, – скривив рот, ответил Матвей. – С тебя ведь станется.

Царь-батюшка пропустил квасовскую промашку мимо ушей.

– А что у нас с программой импортозамещения? – спросил он, игнорируя суть ответа.

Примерно два года назад империя аннексировала у своей бывшей провинции – Республики Финляндской – мегаполис Гельсингфорс, пойдя навстречу пожеланиям 95 процентов населения мегаполиса, каковое составляли великороссы. Тогда по приказу царя в город вошли «серые еноты» – элитный спецназ, изобразивший народное восстание. Финны и глазом моргнуть не успели, как под аплодисменты и бросания в воздух чепчиков горожан Гельсингфорс оказался в составе Российского государства. Запад озверел и впал в неистовство. Для виду он всегда поддерживал республику и даже делал вид, что она ему необходима, хотя на самом деле страшно боялся финских гастарбайтеров, преступников и проституток. Вариантов оставалось немного – либо возмутиться, либо оставить всё как есть. Запад выбрал первое, однако аккуратно, ибо сильно зависел от поставок российского мёда – все западные пчёлы передохли по причине заражения неизвестным вирусом. Отдельные политики (в основном из маленьких, но гордых фюреров Прибалтики) призывали наказать Россию и перестать закупать у неё мёд. На вопрос «А где ж его тогда взять?» обычно следовал мудрый ответ: «Поищите, вдруг да найдётся где-нибудь». Тем не менее Запад ввёл против империи экономические санкции и по этому поводу колоссально собой гордился, ожидая, что Россия вот-вот затрясётся и с испугу добровольно вернёт Гельсингфорс. Разгневавшись на западное вероломство, государь высочайше повелел прекратить закупку у Европы молока, колбасы и сыра. С прилавков империи немедля пропали все западные товары, а уж кушать финского лосося (как раньше японские суши) сделалось среди граждан государственно вредной провокацией. Имперские сановники замелькали на телевидении, присягая пошехонскому сыру и родимой селёдочке супротив моцареллы с хамоном, а в особенности вредоносного лосося. Главный врач империи, статский советник Гонищенко усмотрел в сёмге наличие токсинов, понижающих потенцию, мясные компоненты, запрещающие православным вкушать её в пост, а также намекнул на возможность генных модификаций. На телеэкранах появились трудолюбивые русские крестьяне – в картузах, валенках, с гармошками за спиной, с песнями выращивающие родимую картошку, пасущие упитанных свинок да круторогих козлов, – а также помирающие с голоду западные фермеры, в горести посылающие проклятия своим недальновидным правительствам.