Тобиас залез в нору и затих. Через несколько минут в погребе появился его старший охранник. Он спросил, где арестант. Женщины ответили, что его нет и не было. Немец начал кричать, обвинять женщин в укрывательстве, грозил перевернуть все вверх дном и т. д., но когда все женщины с ножами в руках начали обступать его, он быстро ретировался из погреба, пообещав после работы разделаться с ними.

Женщины накормили Тобиаса, чем-то промыли раны, дали немного продуктов, и перед обедом он вернулся в барак. На третий день пошел снова на работу. Охранник затаил злобу, но молчал. На четвертый день их группу послали разбирать старое здание, стоявшее недалеко от левого берега Припяти. Человек десять изможденных евреев, несколько белорусов и тот самый охранник.

Зверьми не становятся, отдельные люди зверьми рождаются. Охранник до обеда сумел умертвить семерых человек из группы, самых слабых и больных, наверное, не без согласия коменданта лагеря.

Он заставлял нескольких арестантов поднять что-нибудь тяжелое, например, кусок или часть щитовой стены, затем загонял ее под какого-нибудь еле стоящего бедолагу, вроде как для поддержки, а затем давал команду отпустить руки. Арестанты бросали груз, и он падал на того, кто был под ним. Слышно было, как трещали его кости и как скрипели зубы тех, кто это видел. Вдоволь наизмывавшись над людьми, охранник влез на штабель из различных стройдеталей, повесил винтовку рядом и заснул. Чего ему было бояться, лагерь совсем рядом, измученные люди не побегут днем, фронт аж на Волге.

Один из арестантов, из бывших партизан-белоруссов сказал: «Той, хто сьогодни не убегить, той тута и загинить». Тобиас посмотрел вокруг: солнце, жизнь идет, охранник спит. Да что нам еще надо!? Сказал: «Давайте заколем этого гада, и разбежимся». Все молчали. И тогда он решился. Просто взял и пошел по лугу. Трава высокая, но видно его было хорошо. Он шел и думал: «Пусть будет, что будет, пусть стреляют, хуже уже не будет». Отойдя метров пятьсот, увидел какой-то осушительный канал и, хотя не умел плавать, прыгнул в него. Воды, правда, в канале было по пояс и он пошел по нему в сторону от Припяти. Канал дальше соединялся с другим каналом, потом еще и еще. Тобиас ускорял ход, несмотря на то, что ноги глубоко увязали в донной грязи, а вода была холодной.

Главное было выйти из пойменного луга и добраться до видневшейся небольшой рощи. К вечеру он до нее добрался, углубился метров на десять, нашел какую-то гнилую березу, лежащую поперек пути, взобрался на нее, поудобнее устроился и заснул.

Проснулся на рассвете, легкий туман, сыро, зябко. Недалеко виднелась просека, по ней и пошел… Запахло дымом, может деревня какая близко? Опасно заходить, но выхода другого нет. Действительно, вскоре показались контуры домов.

Как говорили революционеры прежних времен: «Наше дело правое, поэтому мы идем налево». Тобиас, хотя и был вроде бы левых убеждений, выбрал для посещения крайний по улице дом, стоящий с правой стороны. Впустила его немолодая хозяйка, ничего не спрашивала, все было и так понятно. «Сынок, ето тибе сьогодни уже в деревне шукали». Потом дала поесть, нашла какую-то залатанную, но чистую рубаху, старые, наверное, еще с царских времен, яловые сапоги, тряпок на портянки.

Его, оказывается, искали с собаками, но спасло то, что он все время уходил по каналам, местность была болотистая и собаки след не взяли.

Тобиас поблагодарил хозяйку и пошел по сельской улице, прижимаясь к домам, к центру села. Он не знал, какой был день и число, но, видимо, день выдался особый, может какой-то праздник, потому что от одного из дворов доносились звуки гармошки. Тобиас зашел во двор, там собралось до десятка парней и девчат. Увидев его, они смолкли, затем от группы отделились парень и девушка, быстро завели в дальний сарай, спрятали. Потом девушка принесла немного хлеба и молока, а парень – брюки, рубаху и соломенную шляпу.

Когда Тобиас поел, переоделся и вышел к ребятам, все хором засмеялись. Парень, который поделился одеждой, со смехом сказал: «Слухай, та ты ж чистай беларус. Русый волос, голубые глаза, жалко тольки, што по нашему говорить не умеешь». Дали на прощание льняную сумку и деревянные вилы, в Белоруссии это один из самых ходовых инструментов, и сказали: «Иди подалее от этих мест, тут тебе жизни не будя, да и нам тожа. Надо тебе партизанов шукать».

И Тобиас пошел. У края села ему стало плохо. Переел наверное, да и события последних дней давали о себе знать. На скамейке у предпоследнего дома сидели две женщины. Тобиас подошел к ним, хотел присесть, но повернувшись лицом к другой стороне улицы, увидел стоящего у калитки пацана, который несколько дней назад сдал его немцам в туалете лесопильного завода. Пацан его тоже узнал и тут же стремительно бросился бежать куда-то по улице. Тобиас все понял и быстро пошел в противоположную сторону на выход из деревни. В нескольких сотнях метров дорога выходила на железнодорожный переезд. Рядом стояла обычная дежурная железнодорожная будка, с окнами на все четыре стороны. В ней находились две женщины, наверное, дежурные. Не вступая с ними в разговоры, Тобиас обошел будку. Со стороны железнодорожного пути на ее фронтоне была небольшая дверца с двумя вырезанными в досках отверстиями. Он быстро влез на чердак и лег на потолок за дымоходом. Отдышался, затих и заснул.

Через несколько часов проснулся от криков и лая собак. Большая группа солдат прочесывала деревню и прилегающую к ней местность. Голоса и лай приближались к будке. «Ну теперь держись, Тобиас, наверное пришел конец твоим мучениям», – подумал он.

Судя по голосам, двое солдат подошли к будке. Разговаривали по-чешски. Один из них выругался, потом кто-то из них или каждый по разу выстрелили в дверь на фронтоне будки, просто так для порядка, постояли еще минут пять и ушли. Слава Богу, что лестницы рядом не было, да и того сукина сына, Старостина сынка тоже. Он бы точно влез наверх и опять бы сдал Тобиаса. Но даже бомба два раза в одно место не падает.

Через некоторое время мимо будки с грохотом пронесся состав. Паровозный гудок, запах пара и угольного дыта, обдавшего будку, был для Тобиаса сладким запахом воли, звуком свободы. Ему еще больше захотелось жить и что-то сделать хорошего для людей и всего живого. Поезд, несущийся со скоростью по стальному пути, как бы олицетворял его мечты и подтверждал его право на все это.

Ночью пришли дежурить двое стариков, а утром их сменили вчерашние женщины. Тобиас спустился с чердака и зашел в будку. Женщины в испуге перекрестились, но потом покормили и сказали, что ему надо пробираться в село Николаевичи. Там не только начинаются настоящие леса, там, по слухам, хозяйничают уже не немцы, а партизаны, а ему здесь оставаться никак нельзя.

Что было интересным для Тобиаса – это другое отношение людей к таким, как он. Белорусы были гораздо добрее и человечнее, чем все те, с кем ему приходилось встречаться раньше, конечно, среди местного населения. Хотя немаловажное значение имел и его новый внешний облик. Он снаружи стал типичным белорусом, а это уже совсем другое дело. Осталось только языку подучиться, да партизан найти.

Женщины показали ему куда идти, где будет более безопаснее. Тобиас пошел по какой-то полевой дороге в сторону от железнодорожного пути. Через некоторое время его догнала подвода, на которой лежало сено, прижатое березовой жердью, мужик лет пятидесяти правил лошадьми. Рядом сидел маленький мальчик. Поздоровались, Тобиас уже кое-что знал по-белорусски. На вопрос мужика, откуда идешь, ответил: «Из Днепропетровска, в плену был». «А документы есть?» «Нет». «Тоды бежи за повозкой, будешь вроде как с нами, бо скора река Птичь, мост чераз ние охраняють. Хотя воны и чехи, да мало ли чего могет быть», – сказал мужик, и подвода двинулась дальше по дороге. Тобиас трусцой бежал за подводой, держась за свисающий сзади конец березовой палки. Таким образом, они без особых проблем въехали в село. Тобиас поблагодарил ездового, а тот показал кнутом в сторону одного из домов и сказал: «Зайди сюды. Здеся кузнец, старик с жонкой живеть. У них сына недавно немцы убили».