Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Старший лейтенант полиции, Петров. Представьтесь, пожалуйста. – Егор выполнил требование. – Я по Вашему обращению. Уточните, что конкретно Вас беспокоит. – Егор объяснил. – Хорошо, распишитесь вот тут и здесь. – Полицейский протянул бланк и ручку. – Ожидайте. – И он ушел наверх, на пятый этаж. Постучал в дверь, потом в другую. Третью. Постоял, потоптался. Попробовал еще раз. Ответа не было. Спустился вниз, к Егору. – Соседей Ваших я не застал, вот мой номер телефона, как услышите что-то подозрительное, сразу звоните, буду реагировать. – И он развернулся, пошел вниз. А потом там, глубоко под маршами и пролетами, хлопнула стальная дверь, выпуская человека.
Егор закрыл свою дверь. Он с самого начала понимал, что полиция вряд ли что-то сможет сделать в таком неоднозначном случае. Не рассчитывал на результат. Знал, что будет дальше. Так всегда было с соседями – еще ни разу не удавалась договориться посредством представителя власти, но всегда договаривались «по-соседски». Чаще мордобитием.
Прошел в зал, взял пульт, хотел включить звук, слушать дальше то, что в праздности и безделии, рождал интеллект людей, выплескиваемый на миллионы других. Заливая их сознание, подключая к единству мнений. Подключая к лености сознания. Но расслышал.
Словно заскреблись где-то рядом. Но нет. Не совсем скреблись. Звук распадался на короткие и длинные части. И он узнал в них слова. Слова! Кто-то шептал. И был рядом. Егор вышел из зала в поисках источника звука, прошел в ванную комнату, оттуда на кухню, выглянул в подъезд. Звук не смещался, не приближался и не удалялся, был всегда с ним.
- Схожу с ума? – Задал он себе вопрос. – Но что стало причиной? Неужели ночное происшествие? – Зазвонил телефон, он поднял трубку.
- Да, Инна. Да, могу говорить. Да, все в силе. Нет, Вы не помешаете. Хорошо, жду. – Отложил телефон в сторону и почти сразу звук вернулся и он понимая, что лучший способ от чего-то избавиться – понять суть происходящего, принять явление таким, какое оно есть, не сопротивляться ему. И тогда оно уйдет, отпустит.
Он сел на край кровати, выровнил дыхание, прислушался. Звук усилился, приобрел объем, а слова значение. Это был мужской, неторопливый голос, который, словно эквалайзер, то поднимался эмоцией, то опускался вниз, приглушая значения речи:
- … в человекемногое не принадлежит ему. Например, чувства. Его моральные качества. Его совесть. Если посмотреть на него, предоставленному самому себе, то ничего по существу не останется, особенно в вечности. Ни для кого уже не предназначены человеческие чувства, никто не оценит моральных качеств, ни по кому муки совести.
Значит ли это, что то, что должно делать человека человеком просто пузырь метафор? Намыленный пузырь культур и соций. И так ли нужна вечная жизнь, если её ценность столь преувеличена?
- Да что за чушь! – Не выдержав, вскипел Егор. И речь говорившего, словно бы тот, услышав порыв парня, замолчал, пропал. Егор прислушался, ожидая, но, так и не дождавшись, плюнул и пошел на кухню, готовить еду на вечер.
- Ну а ты то что? Что ты можешь предложить? – Егор выронил нож на стол, тот звонко звякнув, скатился по нержавеющей стали мойки.
- Кто это? – Осторожно прошептал он.
- Я.
- Кто ты, «Я»?
- Я. – Голос был ровным, спокойным.
- Я схожу с ума? – Спросил Егор в панике.
- Нет. Я не схожу с ума. – Обнадежил голос.
- Исчезни! – Паникуя, крикнул он. И все больше ничего. Никакого голоса. Сколько бы он ни стоял и ни ждал, опасаясь неведомого голоса, заставивший тот зависнуть, перезагрузиться и появиться вновь, разрушая его уверенность в здравомыслии.
Взял нож, продолжил нарезать овощи и почему-то пришли мысли, или вернее видения. Ему представлялись влажные леса сельвы, рыки диких хищников. Обезьяны, которых было множество, но среди которых были весьма странные на вид – исковерканные, паукообразные, с оголенными черепами, вместо голов. Они, как и другие, скакали по ветвям, но не кричали. Не произносили ни звука, но пристально смотрели. Смотрели в одну точку, туда, где….
Его отвлек резкий звук, появившийся над головой, словно удар мощных барабанов. Егор пришел в себя, стоящим в ванной, с зазубренным ножом для резки овощей и фруктов в правой руке. Резал левое запястье, из которого толчками выплескивалась горячая кровь.
- Священное кровопускание. Смерть. Смерть. – Заговорил голос на верхнем этаже. – Прими наш дар, прими эту кровь! – В ванной, с углов и скрытых полостей, на полу стали собираться отвратительного вида пауки, многоножки, черви. – Прими, прими этот зов! Шакалоголовый пробудись, прими жертву, роди новых щенков! Войди в этот мир змеёй, сожри Солнце.
- Черт, черт, черт! – Егор зажал рану, отбросив нож, выскочил из ванной, топча всю эту отвратительную массу ногами. Пробежал на кухню, к холодильнику, в котором хранилась перекись. Схватил её скользкими руками, открыл, облил рану. Зажал какой-то первой тряпкой. Впопыхах припоминая, где бинт. Нашел, замотал рану, остановил кровь.
Все это время наверху били барабаны.
- Сейчас, сейчас, суки! – Крикнул он в бетонную плиту. – Я иду за вами! – В барабаны ударили в последний раз и стихли, словно бы испугались его угроз, затаились. Он схватил телефон, набрал.
- Коля! Вы где? Мать вашу! Живо сюда! Тут жопа полная! Давайте! Пять минут! – Он схватил что-то из инструмента, им оказался удачный как никогда сейчас мини топор. Егор не сразу это понял, но оценил. Выскочил в подъезд.
Внизу зашевелился уродливый цветник, потянулся ему навстречу.
- Вот с тебя-то я и начну! – Он кинулся вниз, намахнулся на первое попавшее под руку растение – цветами «это» он не отваживался называть. Ударил. Им оказалась омела, которая, словно бы набрала в себя соки, словно наблюдала за ним, ждала его. Лопнула белыми спорами из расколотого горшка Егору в лицо, а он вздохнул, вобрал в легкие её яд. Отошел, оступился, сел на холодный бетон марша. А потом, ощущая адскую боль, заломил бессильно руки, закричал:
- Жжет, жжет! Горит! Ааа! Чешется! – Егор схватился за то место на голове, которое особенно горело зудом, и вонзился в него ногтями, сдирал кожу до крови. Пытался облегчить невыносимое страдание. Но у него не выходило. Казалось, будто зудело под кожей, или даже
