В то время я был чрезмерно труслив, боялся воров, привидений и змей. Я не осмеливался после заката выйти за порог нашего дома. Темнота наводила на меня ужас. Я почти не мог спать в полной темноте, поскольку мне начинали мерещиться призраки, надвигающиеся с одной стороны, воры, являющиеся с другой, и змеи, приползающие с третьей. Поэтому я всегда спал только при свете. И как я мог признаться в своих страхах жене, спавшей рядом со мной, — уже не ребенку, а девушке? Я знал, что она гораздо смелее меня, и стыдился этого. Она нисколько не боялась ни привидений, ни змей. Могла в полной темноте пойти куда угодно. Моему другу были известны эти мои страхи, и он заверял меня, что может запросто держать в руках живую змею, справиться с любыми ворами, а в существование призраков просто не верит. Все это он, разумеется, объяснял тем, что ест мясо.

Среди школьников тогда были популярны незатейливые вирши гуджаратского поэта Нармада:

Страшись, индиец, англичанина могучего, Поскольку сам ты ростом очень мал. А он — твой господин по воле случая: Ел мясо и в пять локтей вымахал.

Стихотворение убедило меня. Я потерпел поражение и задумался о том, что есть мясо действительно хорошо, что оно сделает меня крепким и смелым. А если вся страна будет есть мясо, мы сможем избавиться от британского владычества.

Итак, день начала эксперимента был назначен. Проводить его пришлось украдкой. Семья Ганди принадлежала к числу вишнуитов, а мои родители отличались особой религиозностью. Они регулярно посещали хавели и даже имели собственные храмы. Кроме того, в Гуджарате был очень распространен джайнизм, и его влияние ощущалось повсеместно и проявлялось постоянно. Неприятие мясной пищи нигде в Индии или даже за ее пределами не было столь сильно, как в Гуджарате среди джайнов и вишнуитов. В таких традициях воспитывался и я сам. Я был в высшей степени предан своим родителям, понимал, что они будут буквально уничтожены, если узнают, что я ел мясо. Вдобавок к этому моя страстная любовь к правде заставляла меня быть более осторожным. Безусловно, я знал тогда, что мне придется пойти на обман, если я стану мясоедом. Но я уже склонился к «реформе». Дело было не в самом вкусе мяса — я еще не знал, насколько его вкус хорош или плох. Я только хотел стать сильным и храбрым и желал этого всем соотечественникам, чтобы мы вместе смогли победить англичан и освободить Индию. Слова «сварадж» я еще даже не слышал, но понимал значение понятия «свобода». «Реформа» ослепила меня, и я убедил самого себя, что не отступлю от истины, если скрою свой поступок от родителей.

Итак, день настал. Теперь трудно описать то мое состояние. С одной стороны, мною владело страстное желание приобщиться к «реформе», меня привлекала новизна ощущения, возможность что-то изменить в своей жизни. Но, с другой стороны, мне было стыдно украдкой, словно вор, проделывать все это. Затрудняюсь сказать, какое из двух ощущений было более сильным. Мы отправились на поиски уединенного уголка и нашли его на берегу реки; там я впервые в жизни увидел мясо. Был и испеченный в пекарне хлеб. Мне не понравилось ни то ни другое. Козлятина оказалась жесткой, как кожаный ремень. Я попросту не мог есть ее. Мне сделалось дурно, и пришлось уйти оттуда, на ходу дожевывая кусок.

После этого у меня выдалась отвратительная ночь. Меня преследовал кошмарный сон. Каждый раз, когда я засыпал, мне начинало казаться, что живой козел блеет у меня внутри, и я резко просыпался, исполненный раскаяния. Но я сразу же напоминал себе, что есть мясо — это мой долг, и приободрялся.

Мой друг не принадлежал к числу людей, которые быстро сдаются. Он стал сам готовить мясные деликатесы и красиво подавать их. Местом наших трапез был теперь не отдаленный берег реки, а столовая управы со столами и стульями. Мой товарищ обо всем договорился с шеф-поваром.

На эту-то приманку я в конце концов и клюнул. Я преодолел отвращение к хлебу, избавился от сочувствия к убиенным козлам и превратился в ценителя если не самого мяса, то по крайней мере мясных блюд. Это продолжалось примерно год. Впрочем, за все время состоялось не более полудюжины таких мясных пиршеств, поскольку в столовую нас пускали не каждый день и за дорогие мясные деликатесы, конечно, нужно было платить. У меня не было личных денег, чтобы самому оплачивать «реформу», а потому всякий раз моему другу приходилось изыскивать средства. Я понятия не имел, где он их находил, но он успешно справлялся с этой проблемой, поскольку хотел во что бы то ни стало превратить меня в мясоеда. Конечно, даже его возможности были ограниченны, и потому наши мясные трапезы оказывались столь редкими.

Когда же мне удавалось поучаствовать в мясном пиршестве, дома я не ужинал. Моя мать, естественно, приглашала меня к столу, а потом спрашивала, почему мне не хочется есть. Я был вынужден отвечать ей в таком духе: «У меня сегодня совершенно нет аппетита. Что-то с желудком». Я придумывал подобные отговорки не без угрызений совести. Я осознавал, что не просто врал, а врал своей матери, но я также понимал, каким страшным ударом станет для моих родителей известие о том, что я ем мясо. Мое сердце обливалось кровью.

Потому я пообещал себе: «Хотя есть мясо важно и провести пищевую реформу в стране необходимо, ложь и обман гораздо хуже отказа от мяса. Пока живы родители, я должен воздержаться от употребления в пищу мясных продуктов. Когда же родителей не станет и я обрету полную свободу, я начну есть мясо открыто, но пока не буду и притрагиваться к нему».

Такое решение я сообщил своему другу и с тех уже никогда не ел мяса. Мои родители так и не узнали, что два их сына ели его.

Я отказался от мяса, не желая лгать родителям, но не перестал встречаться с тем своим другом. Мое стремление перевоспитать его обернулось бедой для меня самого, хотя тогда я совершенно не осознавал столь очевидного факта.

Друг пытался толкнуть меня на измену жене. Только чудом я сумел избежать этого. Однажды он привел меня в бордель, причем тщательно проинструктировал, как себя вести в подобном заведении. Все было организовано им заранее, и даже счет был оплачен загодя. Я бы оказался во власти греха, но Бог и Его бесконечное милосердие защитили меня от самого себя. В том греховном месте меня словно поразили слепота и немота. Я сидел рядом с женщиной на ее постели, но упорно молчал. Она, естественно, скоро потеряла терпение и выставила меня за дверь, выкрикивая вслед ругательства и оскорбления. В ту минуту я чувствовал себя униженным и был готов провалиться сквозь землю от стыда. Позже я вознес хвалу Богу за свое счастливое избавление. Припоминаю еще четыре похожих случая в моей жизни, когда меня спасала лишь удача, а не мои собственные усилия. Со строго этической точки зрения все эти случаи были моральными падениями, поскольку плотское вожделение все-таки возникало, и я был готов совершить соответствующий акт. Но если взглянуть на мои поступки глазами обычного человека, получается, что мужчина, который физически избежал греха, считается спасенным. И в этом смысле я действительно оказался спасен. Иногда человеку удается уклониться от греха лишь по счастливой случайности. Тогда к нему возвращаются правильные представления о добре и зле, и он преисполняется благодарности за Божественное милосердие, избавившее его от грехопадения. Перед человеком часто возникает порочный соблазн, которому он готов поддаться, но и Провидение так же часто вмешивается в его жизнь и спасает его. Как именно это происходит, какова степень свободы и много ли в жизни моментов, когда человек становится лишь игрушкой сложившихся обстоятельств, как далеко может завести его собственная воля и когда на сцену выходит судьба — все это тайна для нас и навсегда останется таковой.