в воспитании благородных человеческих чувств!

За годы моей литературной работы у меня выработалось правило — пиши так, как будто ты сидишь и разговариваешь с читателем за одним столом. Но нельзя рассматривать своего читателя как единое тесто, из которого можно печь булки благополучия. Я получаю от читателей много писем, причем об одном и том же стихотворении люди бывают полярно противоположного мнения. Очень часто эти письма написаны удивительно беспомощными стихами, часто авторы их — люди самоуверенные, которым наш труд кажется необыкновенно легким. Слева большие буквы, справа — рифмочки, — вот тебе и готово стихотворение!

Зато с какой радостью читаю я письма своих хороших читателей! Им стихи могут совсем не понравиться, но какое в этих письмах уважение и внимание к моей работе! И сколько дельных замечаний в них! Не раз бывало, что, напечатав стихи в журнале, я поправлял их для книги, следуя указаниям своих добрых читателей. Вот почему строгость и взыскательность к своей работе должны быть в каждом нашем обращении к читателю.

После войны я написал пьесу «С новым счастьем» и много новых стихов. Они выйдут отдельной книгой в издательстве «Советский писатель». Сейчас работаю над трагедией для театра имени Маяковского. Мысль о написании трагедии подал мне народный артист СССР Н. П. Охлопков. Серьезный жанр современной трагедии у нас почти отсутствует. Вот я и постараюсь заполнить этот пробел. Это будет пьеса о нашей молодежи. Молодежь, комсомольцы — любимые мои читатели и герои. Я и сейчас чувствую себя комсомольским поэтом, хотя уже много лет прошло с тех пор, как я был комсомольцем.

В молодости смотришь в будущее, как в бинокль. Все увеличено, все кажется более близким. Ты стоишь перед миром приобретений и вовсе не думаешь о потерях, которые приносит с собою старость.

Но вот приходит время, и ты незаметно для себя поворачиваешь бинокль в обратную сторону и видишь теперь молодость свою в большом отдалении, значительно преуменьшенной. И все, что ты видишь теперь, пусть даже в четком, но отдаленном пространстве, называется воспоминаниями.

Мне, вспоминая, не стоит труда определить главную черту комсомольцев моего поколения. Эта главная черта — влюбленность. Влюбленность в бой, когда Родина в опасности, влюбленность в труд при созидании нового мира, влюбленность в девушку с мечтой сделать ее спутницей всей своей жизни и, наконец, влюбленность в поэзию и искусство, которые ты тоже никогда не покинешь.

Я был влюблен в поэзию с первого же дня моего вступления в комсомол. Не знаю, нашла ли во мне поэзия достойного спутника жизни, но я ей до сих пор верен, как верен ей весь влюбленный в нее комсомол, ничуть не постаревший и так же устремленный в будущее.

Да разве может юность постареть?

Ей не пойти по старческому следу!

Уметь любить, уметь вперед смотреть,

Уметь дружить — три правила победы!

Декабрь 1958 года

Слово к комсомолу

Всегда старики брюзжат: «Эх, в наше время…» Позвольте же и мне сказать: «Эх, в наше время!» В наше время на любимую смотрели, как на мировую революцию: ты самая желанная! А сколько я сейчас знаю случаев, когда любимый смотрит на любимую, как на революцию местного значения!

Не правда ли, что многие Ромео и Джульетты стали обывателями?

Не сдавайся, комсомол! Если благородство перестанет быть твоим знаменем, ты перестанешь быть комсомолом. Если Ленин — чистейший человек на свете — перестанет быть твоим зеркалом, от твоего зеркала останутся только осколки. Относись к борьбе, к идеям, к самопожертвованию, к любви, к женщине так, чтобы самые изысканные английские джентльмены почувствовали себя рядом с тобой самыми обыкновенными дворняжками.

Я очень люблю комсомол. Если я даже, допустим, достигну возраста Джамбула, я все равно буду участвовать в комсомольских кроссах и не добуду первенства только потому, что все время буду наступать на свою длинную седую бороду.

Ленинград двадцать шестого года! Я был секретарем комсомольской газеты «Смена». Секретари! Не учитесь у меня образцовой работе. Вы не заслужите благодарности читателя. И все равно я любил. Неумеючи, угловато, с пятое на десятое, но я любил. Я любил эти свежие гранки, в которых что-то сообщал комсомольцам. Любил развешанную на стендах газету, в создании которой я принимал какое-то участие. Любил кировцев, которых раньше называли пути-ловцами. Любил белые ночи, любил красное знамя, под которым погибло много моих товарищей, и над этим знаменем светило солнце. И лучше бы погасло солнце, чем померкло мое знамя…

СТИХОТВОРЕНИЯ

*

Крылья зарев машут вдалеке,

О сторожный выстрел эхом пойман,

А у Васьки в сжатом кулаке

Пять смертей затиснуты в обойму.

В темный час ленивая изба

Красный флаг напялила с опаской…

От идущей нечисти избавь,

Революция антихристова, Ваську!

Под папахой мокнет черный чуб,

Бьется взгляд, простреленный навылет.

Сумерки, прилипшие к плечу,

Вместе с Васькой думу затаили.

Стынет день в замерзшей синеве,

Пляшет дружно хоровод снежинок,

Да читает окровавленный завет

Ветер — непослушный инок.

1921

РУСЬ

Хаты слепо щурятся в закат,

Спят дороги в беспробудной лени…

Под иконой крашеный плакат

С Иисусом спорит о спасеньи.

Что же, Русь, раскрытые зрачки

Позастыли в бесконечной грусти?

Во саду ль твоем большевики

Поломали звончатые гусли?

Иль из серой, пасмурной избы

Новый, светлый Муромец не вышел?

Иль петух кровавый позабыл

Запалить твои сухие крыши?

Помню паленой соломы хруст,

Помню: красный по деревне бегал,

Разбудив дремавшую под снегом,

Засидевшуюся в девках Русь.

А потом испуганная лень

Вкралась вновь в задымленные хаты…

Видно, красный на родном селе

Засидевшуюся в девках не сосватал.

По сожженным пням издалека

Шел мужик все так же помаленьку…

Те же хаты, та же деревенька

Так же слепо щурились в закат.

Белеют босые дорожки,

Сверкает солнце на крестах…

В твоих заплатанных окошках,

О Русь, все та же слепота.

Но вспышки