Все это увидел и описал в своих записях святитель Нестор Камчатский, опубликованных чуть позже, чье сердце было сокрушено печалью о покушении на православные святыни. Горькие свидетельства очевидца важны, но в данном случае зададимся вопросом, откликнулась ли на эти события православная церковь и был ли обращен ее призыв к одним лишь большевикам?

11 ноября 1917 года Священный собор Русской православной церкви отозвался полным скорби и гнева посланием к народу: «…B течение ряда дней русские пушки обстреливали величайшую святыню России — наш Кремль с древними его соборами, хранящими святые чудотворные иконы, мощи св. угодников и древности российские. Пушечным снарядом пробита кровля дома Богородицы, нашего Успенского собора, поврежден образ Св. Николая, сохранившийся на Никольских воротах и во время 1812 года, произведено разрушение в Чудовом монастыре, хранящем мощи св. митрополита Алексия. С ужасом взирает православный народ на совершившиеся, с гневом и отвращением будут клеймить это злое дело потомки наши.

…Но чьими же руками совершено это ужасное деяние? Увы! Нашего русского воинства, того воинства, которое мы молитвенно чтим именованием христолюбивого, которое еще недавно являло подвиги храбрости, смирения, благочестия… Вместо обещанного лжеучителями нового общественного строения — кровавая распря строителей, всего мира и братства народов — смешение языков и ожесточенная ненависть братьев. Люди, забывшие Бога, как голодные волки бросаются друг на друга. Происходит всеобщее затмение совести и разума… Давно уже… сердце народное отравляется учениями, ниспровергающими веру в Бога, насаждающими зависть, алчность, хищение чужого. На этой почве обещают они создание всеобщего счастья на земле… Но не может никакое земное царство держаться на безбожии: оно гибнет от внутренней распри и партийных раздоров. Посему и рушится Держава Российская от этого беснующегося безбожия. На наших глазах совершается праведный суд Божий над народом, утратившим святыню… Вместе с кремлевскими храмами начинает рушиться все мирское строение Державы Российской»[8].

13 ноября 1917 года там же, в московском храме Вознесения, прошли заупокойные службы по всем юнкерам, погибшим в ходе самого ожесточенного в Москве боя, завершившегося у Никитских ворот. Как известно, часть юнкеров и офицеров похоронили в ограде храма. О самих ноябрьских боях 1917 года и поныне напоминают мемориальные доски с соответствующими надписями, установленные в центре Москвы в годы советской власти. Их легко можно отыскать на стенах зданий бывшего штаба Московского военного округа на Остоженке, Провиантских складов на Садовом кольце, на гостинице «Метрополь», а также на здании Центральной телефонной станции на Большой Лубянке.

Важно напомнить читателю и о том, что часть погибших в столкновениях с московскими большевиками юнкеров была захоронена на Братском кладбище на территории бывшего села Всесвятского, еще в 1970-е годы остававшемся в виде небольшого клочка земли возле храма Всех Святых, в нескольких метрах от современной станции метро «Сокол». Это кладбище было основано в 1915 году. Сразу же на нем стали погребать нижних чинов и унтер-офицеров, казаков, сестер милосердия, офицеров, авиаторов от ран и болезней, скончавшихся в московских лазаретах. Там же хоронили чинов союзных армий и даже некоторых военнопленных. А вскоре после октябрьского переворота в 1918 году, через год, оно превратилось в место расстрела сотрудниками Московской чрезвычайной комиссии офицеров — участников неудавшегося заговора по спасению царской семьи, а также пойманных членов подпольной организации «Союз защиты родины и свободы». Кроме них там были расстреляны сотни взятых в качестве заложников лиц: чиновники, просто титулованные и нетитулованные дворяне, московские клирики и обыватели.

В российской прессе 1990-х годов приводились данные о том, что на Братском кладбище за три года Гражданской войны московскими чекистами было расстреляно свыше 10 тыс. человек. Газета «Вечерняя Москва» опубликовала в конце прошлого века пространные сведения о списках жертв расстрелов 1920-х годов, в их перечень были включены также и лица, убитые и захороненные на тайном кладбище на территории Яузской больницы. Среди них числились офицеры Императорской армии, те, кто вернулся из эмиграции на родину, и те, кто был схвачен ГПУ при попытке нелегального проникновения на территорию СССР. Разумеется, «справиться» своими силами в ходе массовых расстрелов МЧК не могла, но в те дни для этого недоброго дела нашлось немало добровольных помощников из числа горожан. Это можно объяснить отчасти общим стремительным распадом нравственного начала части народа, считавшей, что теперь любое зло в отношении державного прошлого России, которое так ненавидели большевики, будет поставлено им только в заслугу.

Усилия узурпаторов власти по разложению воли народной дали ужасающие всходы. Сам распад духовного уклада народа в те годы оказался столь скорым и необратимым, что вызвал потрясение даже у былых приверженцев либеральных ценностей и так называемых «демократических принципов» государственного управления. Долгое время эти господа тешили свою гордыню членством в тайных организациях и претендовали на монопольное обладание высшим знанием о путях оздоровления государственной жизни. В появлявшихся статьях не только литераторов, но и общественных деятелей того времени сквозь недоумение сквозит явная обреченность. Дневники Зинаиды Гиппиус, Александра Блока, Марины Цветаевой и записки Михаила Осоргина сохранили на своих страницах опыт произошедшего «просветления» духа, «открывшихся глаз» на большевизм и его сторонников, на беспощадную власть толпы и предчувствие грядущего хаоса. Горьким сарказмом наполнены строки мемуаристов, повествующих о небывалом кризисе всей российской жизни, всех, кто мог сколь бы то ни было связно изложить свои переживания на бумаге — бывших высших чиновников империи, аристократов, великих князей, их морганатических жен и представителей полусвета.

И даже когда на юге России затеплились первые очаги белой борьбы и исход этой борьбы еще не был так ясен ни одной из сторон, большевики не умерили своего разрушительного пыла, продолжая губить российскую цивилизацию так, как только они могли это сделать.

В начале 1918 года в Петрограде и Москве в знак протеста против обнаружившихся преступлений большевизма начались забастовки служащих, врачей, учителей, инженеров транспорта и связи, чиновников государственных министерств и ведомств. В ответ на забастовки на практике стала претворяться большевистская концепция «принудительного труда» и последовавшая за ней «эпоха военного коммунизма», кстати, не имевшая конечной цели восстановления довоенного уровня экономики державы. Ведь впереди перед очами большевистских вождей маячила «перманентная революция» во всем мире, и России ими было уготовано быть лишь инструментом и временной базой для осуществления их глобальных замыслов.

Из-за отсутствия профессиональных кадров, желавших верой и правдой служить большевистскому интернационалу, из-за разрушительных последствий их деятельности во всех отраслях промышленности, объем производства в России начал неуклонно снижаться, составив к 1920 году всего лишь 20 % от показателей 1913 года. Не прошло и года после того, как большевики взяли власть, а уже в разных частях России рабочие стали поднимать восстания и выступать против правящего режима. Власть большевизма, вплоть до своего формального распада в 1991 году, никогда не была безобидной формой управления страной. В основе ее деятельности постоянно присутствовал деструктивный метод в отношении к российской государственной традиции, исключающий любую идею разумного созидания взамен разрушаемого ею «несовершенного прошлого».