Просто сорок первый год какой-то… В мирное время провожать человека на войну…врагу не пожелаешь. Но разве же мы в этом виноваты – Леха, Рубцов, Леший, Лена, я?..

С вокзала я возвращалась вместе с Рубцовыми; невысокий, крепкий Саша потихоньку меня разглядывал, а его мать… Я даже не думала, что бывают такие открытые люди – она рассказывала мне о своей жизни так просто и буднично, словно бесконечное ожидание было делом обычным, словно не было многих месяцев мучительного одиночества, бессонных ночей с маленьким сыном, постоянного безденежья и неустроенности. И главное – страха, постоянного страха, что можешь не дождаться…

– Лена, тебе не бывает жалко, что ты замужем за военным?

– Я не думаю об этом, просто живу, и все. А что, женой слесаря или инженера проще быть?

– Не знаю. Но все-таки слесарь или инженер – это другое немного…

– С чего ты взяла? Трудно быть женой в принципе, а уж чья ты жена – дело десятое.

Мы еще долго шли молча, и я все думала об этих ее словах, понимая, что, скорее всего, она права. Мой первый и такой недолгий муж не был военным, но жить с ним из-за его бизнеса и невыносимого характера оказалось тоже невозможно. Так что и у меня был кое-какой опыт по этой части…

– Зайдем к нам! – пригласила вдруг Рубцова, когда мы проходили мимо панельной девятиэтажки.

– Это удобно?

– Неудобно, когда у военного дети на соседа похожи! А все остальное нормально, – пошутила она. – Идем.

Их квартира оказалась «двушкой» на седьмом этаже, уютная, чистая, хотя и маленькая совсем. Было видно, что хозяйка очень много времени уделяет своему дому, вкладывая в него всю душу и умение. И запах… пахло пирогом с капустой.

– Это я всегда в дорогу ребятам пеку такой пирог, по традиции уже, – объяснила Лена, перехватив мой взгляд. – Рубцов без этого не уезжает, говорит – тогда в поезде домом пахнет.

Мы пили чай в большой комнате, служившей, видимо, и гостиной, и спальней, и кабинетом – Лена работала бухгалтером в небольшой фирме по продаже офисной техники, и на столе в углу была свалена целая куча папок.

– Лена, а ты Кравченко хорошо знаешь? – осторожно спросила я, опуская на блюдце фарфоровую чашку с чаем.

– Леху-то? Конечно, они ж с училища вместе, в Афган тоже вместе попали. Я ж как мать им всем, – Лена усмехнулась, потянулась к вазочке с конфетами, взяла карамельку, потом, передумав, бросила ее обратно. – Они со мной советуются, к нам с Рубцовым идут с любым горем, с любой радостью. Я ж и по госпиталям ездила сколько раз, что к Кравченко, что к Лешему. А когда Леху в Афгане контузило, я возле него почти месяц сидела безвылазно. В Ташкенте, помню, жарища, дышать нечем, а я в палате с Кравченко загораю… Он в очень тяжелом состоянии был, не слышал, почти не говорил. Врачи сказали – может остаться на всю жизнь глухим. Обошлось, слава Богу… Я там такого насмотрелась, в госпитале этом – не расскажешь! Мальчишки молодые, а искалечены так, что глянуть страшно, – она передернула плечами и перевела разговор. – Знаешь, Леха нескладный какой-то в жизни, неловкий, а вот на войне, говорят… Лучше него в батальоне нет, у него в крови война. И из-за этого он все время один. Ну, и пил после Афгана долго, да и после первой чеченской тоже… Напьется и воет, как волк. А потом – как отрезало, завязал. Но по службе никак не продвинется, дурацкая манера называть идиота идиотом в глаза, не взирая на погоны. А кому ж это понравится?

– Понятно… Лен, а правда, что он в роту фельдшерами только парней берет?

– А тебе зачем? – удивилась она, внимательно посмотрев на меня.

– Я все равно уеду к нему. Есть начальство и покруче капитана Кравченко, прикажут – никуда не денется. Мне нужно, понимаешь, нужно быть рядом с ним, он пропадет без меня, я чувствую.

Лена смотрела на меня во все глаза и словно ушам своим не верила:

– Господи, девочка, да ты больная… – проговорила она, наконец. – Точно, ненормальная! Ты думаешь, что это так просто – попасть в Чечню, в боевое подразделение?

– Я военфельдшер, я аттестована, меня не имеют права не взять, – уперлась я.

– Марьяна, ты говоришь такие глупости, что слушать стыдно! Я старше тебя, побольше видела в жизни, – внушительно сказала Лена, взяв меня за руку. – Война – это игрушка для мальчиков, а девочки должны играть в свои игры, понимаешь, у каждого своя песочница. А уж если ты вознамерилась попасть в роту Кравченко и даже если тебе это вдруг удастся каким-то чудом, то ты жестоко пожалеешь об этом уже через сутки. Тот Леха Кравченко, которого ты знаешь, остался на вокзале, а туда уехал совсем другой Леха, чужой, жестокий, безжалостный, слепой и глухой ко всему, что не касается войны. И если он увидит тебя в расположении роты, никто не знает, чем закончится твоя авантюра. Но уж поверь – точно не букетом ромашек!

– Лена, я понимаю, ты права, наверное, и все правильно сказала, но я уже решила. Мой дядя служит в штабе округа, если я попрошу, он поможет…

– Вот дурочка, ну, какая же ты дурочка, ей-богу! – всплеснула руками Лена. – На войну по блату… кому скажи…

– А ты не говори, не надо, я очень тебя прошу, особенно Рубцову своему, а то он мне все испортит.

Я встала из мягкого кресла и пошла к двери, Лена двинулась за мной, охая, как наседка. Мы попрощались…

Трясясь в трамвае, я думала о том, что идея с дядюшкой, конечно, богатая, если только он не сдаст меня родителям. Это ж страшно представить, что тогда начнется…

…Но все обошлось, дядюшка молчал, как партизан на допросе, и все три месяца, что я бегала в военкомат, в санитарное управление и в прочие приятные места, никто ни о чем не догадывался. В тот день, когда я наконец-то подписала шестимесячный контракт на прохождение службы в Закавказском военном округе, все и открылось…У мамы случилась истерика, отец, с малых лет научивший меня общаться на «ты» с карабином и пистолетом, орал, как подорванный… Короче, было интересно.

– Это ты виноват! – кричала мать, размазывая по лицу слезы вместе с тушью. – Ты и твоя дурацкая охота! Зачем ты таскал девчонку на убийство с десяти лет?! Как тут мозгам набекрень не свернуться?!

– Мам, успокойся! При чем тут это? Ну, при чем? Я