Тут в голову Майлза пришла шальная мысль, от которой даже кровь застучала в висках.

— Мастер Гаскойн, — сказал он с нарочитой небрежностью, — вы были мне настоящим другом с той минуты, как я здесь появился, и всячески помогали мне. Сейчас у меня с собой сорок шиллингов, которые я волен потратить, как хочу. Поэтому прошу принять этот кинжал в качестве дружеского дара.

Гаскойн уставился на Майлза, раскрыв рот от изумления.

— Ты это серьезно? — спросил он.

— Да, — сказал Майлз. — Мастер кузнец, дайте ему клинок.

Сначала кузнец улыбался, думая, что все это шутка, но вскоре увидел, что Майлз вполне серьезен, а когда тот выложил семнадцать шиллингов и пересчитал их на наковальне, кузнец снял свою шапку и отвесил Майлзу глубокий поклон, сгребая деньги в мешок.

— Ну, честное слово, — сказал он, — это просто королевский подарок. Не так ли, мастер Гаскойн?

— Да, — с трудом вымолвил Гаскойн, — что правда, то правда.

И тут же, к удивлению Майлза, он внезапно обхватил руками его шею, крепко обнял и поцеловал его в щеку.

— Дорогой Майлз, — признался он, — по правде сказать, я почувствовал к тебе симпатию, как только впервые увидел тебя на скамье в холле, а теперь, честное слово, люблю тебя, как брата. Да, я приму этот кинжал и буду стоять за тебя горой. А здесь тебе нужен настоящий друг, тут лупят друг друга смертным боем и пинки раздают чаще, чем пенсы, поэтому новичкам приходится туго.

— Благодарю тебя, Гаскойн, — ответил Майлз, — я тоже очень хотел бы стать твоим другом.

Так началась первая большая дружба в жизни Майлза, дружба, которую ему предстояло пронести через долгие годы. Возвращаясь от кузнеца, они шли в обнимку и не стыдились этого, как умеют, по словам великого писателя, только юноши и любовники.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Одно из преимуществ юности — чрезвычайная гибкость натуры и восприимчивость ко всему новому.

Вот и Майлз на удивление быстро освоился в непривычном окружении и перестал дичиться своих не самых любезных сверстников. В первое же утро, которое он встретил в замке Дельвен, Майлз уже мало чем отличался от них, когда окружив огромный чан с водой, служивший для умывания, они и эту процедуру превратили в озорную забаву. Не отставая от остальных, он толкался, пихался, шумел, поднимая фонтаны брызг, и кого-то уже запросто окликал по имени как давнего знакомого. Во время мессы он с восхищением наблюдал за дежурными проделками юной паствы, которые видели все, кроме отца Эммануэля, бубнившего свою латынь. А к именам, вырезанным на спинке передней скамьи, он, воспользовавшись кинжалом, не преминул присоединить и свое. Точно так же разделял он всеобщее буйство, когда толпа оруженосцев табуном неслась на послеобеденную перекличку.

Мальчики тонко чувствуют авторитет сильной личности. И Майлз с его независимой натурой и твердостью характера быстро занял подобающее ему место в отряде. Он готов был подчиниться любой власти, которую считал законной и справедливой, но ни на дюйм не сгибался перед тиранией. Еще в монастырской школе он безропотно переносил наказания, налагаемые на него отцом Амброзом. Но однажды, когда вместо заболевшего учителя появился какой-то долговязый монах и занес над Майлзом руку, тот борцовским приемом осадил его так, что, перелетев через скамью, монах шмякнулся об стену. Майлза примерно выпороли под надзором самого настоятеля отца Эдуарда, но как только экзекуция была закончена, мальчик очень серьезно заверил настоятеля, что, повторись такая ситуация снова, он поступит точно так же и никакая порка его не остановит.

Именно эта смелость и непреклонность воли позволили ему как обрести друзей, так и нажить врагов в Дельвене. И, хотя, эта черта характера появлялась поначалу в мелочах, она оставила на нем знак, который заметно отличал его от большинства и даже, хоть он не сразу догадался об этом, привлекла к нему внимание самого сэра Джемса Ли, который распознал в нем независимую и честную натуру.

В то первое утро, после переклички в оружейной, когда старший бакалавр Уолтер Блант свернул пергаментный свиток со списком, после чего шумная толпа бросилась разбирать оружие, Бланк кивком подозвал Майлза к себе.

— Мой господин сам разговаривал с сэром Джемсом о том, как быть с тобой, — сказал он, — сэр Джемс стоит на том, что в большом отряде тебе не место, покуда не набьешь руку и не докажешь, что умеешь владеть большим мечом. Ты когда-нибудь этим занимался?

— Да, — ответил Майлз, — каждый день с тех пор, как четыре года назад стал эсквайром, кроме воскресений и святых праздников.

— Со щитом и с большим мечом?

— Случалось, — ответил Майлз, — а иногда с коротким мечом.

— Сэр Джемс велел, чтобы сегодня утром ты был во дворе для турниров. Он сам решит, на что ты годен. Можешь взять свой доспех с ружейной стенки. Над ним номер нарисован — семнадцать. Временно он будет твоим.

Майлз направился в арсенал. Латы были грубыми и тяжелыми и предназначались скорее для того, чтобы приучить тело к пудовому грузу, чем для защиты. Они состояли из кирасы, или нагрудной пластины, створы которой соединялись на боку крючьями; наплечников, наручей, поножей и шлема с забралом. Майлзу достались также большой треугольный щит, обтянутый кожей и испещренный зарубками, и тяжелый обоюдоострый, вернее сказать, обоюдотупой, меч.

Тренировку, на которую было приказано явиться Майлзу, называли иногда «столбовой потехой», это было основное упражнение для обучения молодых воинов того времени. На столбе не только отрабатывались используемые в то время колющие, рубящие удары и метание в цель, но испытывались также упорство, выносливость и быстрота. Сами столбы представляли собой вкопанные глубоко в землю дубовые или ясеневые колоды, пяти футов шести дюймов в высоту, чуть толще человеческой фигуры. По ним и наносились удары.

В Дельвене эти столбы занимали всю тыльную сторону двора для упражнений с мечами и копьями, а также стрелкового тира для лучников. Сюда каждый день, кроме пятниц и воскресений, и приходили юноши, не занятые на службе в доме, здесь они занимались под руководством сэра Джемса Ли и двух его помощников. Всех присутствующих делили на две, иногда на три, группы, каждая из которых ждала