Музыка гремела так, что все другие звуки словно перестали существовать. Внезапно Сэм пришла в голову мысль о нападении. Действительно, сейчас ничего не стоит подкрасться к ней сзади, можно даже не стараться заглушать звук шагов, все равно предполагаемая жертва ничего не услышит. Сэм испуганно обернулась – никого. И куда тебя несет?! Сердце отчаянно забилось, руки задрожали. Уйти, пока он не видел? Но ноги уже шли сами, словно кто-то запустил компьютерную программу. Рука коснулась шероховатой поверхности двери вагончика: раз, два, три. Костяшки пальцев, три раза ударившие по железному листу, казалось, не произвели никакого звука. Сэм постучала еще раз и опять себя не услышала. И снова инстинкт самосохранения подсказал легкий выход: честно пришла, честно попробовала помочь, ну не получилось, ну что же теперь сделаешь? Никто не осудит, никто не посмотрит косо на человека, попытавшегося самоотверженно выполнить свой долг. Но внутри от этих мыслей стало как-то погано, и Сэм, превозмогая страх, постучала еще раз, уже гораздо сильнее. К ее удивлению, дверь довольно громко скрипнула и отворилась. Тяжелые напряженные звуки вырвались наружу, словно смертоносные духи из склепа. Сэм даже показалось, будто кто-то невидимым движением попытался вытолкнуть ее. Музыка била по ушам, давила на плечи, стремительная какофония проникала в самое сердце. Только больной человек может слушать подобные вещи. Эта музыка, подобно разрушительному торнадо, вторгалась в душу, выворачивая наизнанку привычные представления о красоте и гармонии, разбивая вдребезги все прежние понятия о звуках и их сочетаемости. Эта музыка, пришедшая, вероятно, из-за той едва ощутимой внутри нас грани, которая отделяет разум от безумия. Нет, такую не может слушать нормальный человек. Скрежет, визг, грохот барабанов, Сэм сама не заметила, как закрыла уши ладонями. Входить внутрь не хотелось, но она уже решила, что сделает это, и потому толкнула дверь сильнее: та распахнулась настежь.

Пахло сыростью. Сыростью и пивом. Сэм шагнула вперед, чувствуя, как прогибается под весом тела пол. Захватило дух, закружилась голова: стены, когда-то пластиковые, ободраны, словно кто-то специально в приступе слепой ярости отдирал обшивку. Боже! – мелькнуло в голове Сэм. Да это он, когда был пьяный! Бежать отсюда – и чем быстрее, тем лучше! Развернувшись на каблуках, Сэм уже хотела выйти, но тут вдруг ее опять вспомнилась фотография Кевина. Ребенок. Среди всего этого бедлама ребенок, который ни в чем не виноват. И он не станет счастливее, если через неделю его поймают и отдадут другим родителям.

Ребенок… Сэм всегда хотела детей, много маленьких сорванцов, которые будут с нетерпением ждать Санту на Рождество, хронически промачивать ноги и уплетать за обе щеки обеденный пирог. Но Рей вечно твердил, что они пока не готовы к созданию полноценной семьи, поскольку дети – это очень большая ответственность. И всякий раз, когда Сэм заговаривала на эту тему, ответ был неизменен. А время шло. Как бы сейчас она была счастлива с ребенком. Малыш. Мальчик или девочка, все равно. И Сэм опять развернулась, окончательно оставив идею уйти из этого мрачного места до выполнения поставленной задачи. Просто поговорить. Не кинется же он на нее с кулаками после первых слов, а если будет видно, что запахло жареным, то от пьяного человека убежать не так уж сложно. Только бы туфли не подвели!

Маленький коридорчик, вероятно, выполнял функцию прихожей. Здесь на вешалке висело несколько курток, грязные джинсы и детская толстовка. На полу гнездились полустоптанные кроссовки и мужские шлепанцы вроде тех, что надевают на пляж. Колесо от мотоцикла, куча винтов и гаек, разводной ключ, несколько слесарных инструментов. Запачканный маслом джинсовый комбинезон ютился в углу, закрывая собой деревянный ящик с канистрами. Какие-то металлические трубки, о назначении которых оставалось только догадываться, были разбросаны по полу. Сэм случайно наступила на одну из них и чуть не упала.

– Эй, есть здесь кто-нибудь– Мне нужно видеть Ричарда Канингена.

Но ответа не последовало. Может, нет дома? Но почему тогда отперта дверь? К тому же мотоцикл на месте. Сэм набралась храбрости и сделала еще шаг. Собственно, коридор на этом кончился. Выглянув из-за пластиковой перегородки, Сэм увидела, что единственная комната очень хорошо сочетается по стилю оформления с прихожей. Пол, если, конечно, истертую пластиковую плиту можно назвать полом, не то в грязи, не то в машинном масле. Размотанный рулон туалетной бумаги, изрезанные глянцевые журналы. На стенах – картинки с изображением мотоциклов. Повсюду железки, как в мастерской. Дальше в проеме виднелась раковина и душ, который, вероятно не работал. Хотя, конечно, если проведен свет, может, есть и вода. Из мебели только пара стульев, старая школьная парта в качестве стола, диван, тумбочка. Телевизор скромно примостился в углу, словно пришелец из другого мира, и уже давно служил подставкой для музыкального центра, который, надо сказать, чувствовал себя куда более уверенно и озирал все вокруг с видом монарха в средневековом государстве. Ведь это он наполнял помещение несуразными звуками, от которых разве что барабанные перепонки не лопались. Опять инструменты. Старый плед, аккуратно сложенный, что уже само по себе было странным. Шкафчик с посудой под самым потолком, рассчитанный как минимум на игроков НБА. И, разумеется, повсюду банки и бутылки из-под пива. Пачки из-под сигарет, окурки. А где же хозяин– Сэм еще раз окинула взглядом комнату и чуть не вскрикнула от неожиданности. На диване лежал мужчина.

– Ричард, – невольно прошептала Сэм.

Она стояла и смотрела на него, словно увидела привидение. Канинген оказался совершенно не таким, каким его рисовали оклендцы. Уж Сэм-то на своей работе в Сан-Франциско вдоволь насмотрелась и на пьяниц, и на наркоманов, и даже на извращенцев, насилующих собственных детей, видела все типы опустившихся людей. А сейчас, глядя на Канингена, ей хотелось просто покачать головой: диагноз – усталость.

Он спал. Спал на спине, широко раскинув руки, словно мир в одночасье навалился на него всей своей тяжестью. Черная футболка, черная куртка, джинсы, сапоги с коваными носами и тяжелыми заклепками. Бандана съехала набок…

Он просто спал, как спит смертельно уставший человек после бесконечно долгого дня. Изможденное лицо, ввалившиеся щеки. Сэм едва сдержалась, чтобы не отвернуться: всегда неприятно смотреть на изуродованную красоту. Прямой нос, как у сына, тонкие, изящные черты лица, как с гравюр девятнадцатого века, изображающих аристократов. Бледная кожа. Светлые брови с аккуратным изгибом. Сразу вспомнился Леголас из «Властелина Колец» – чем не эльф– Русые пряди, беспорядочно перепутанные, выбивались из-под банданы. Да как он с такой внешностью вообще угодил в байкеры? Подобные лица рекламные агенты ищут по всей Америке, а тут, можно сказать, добро даром пропадает. Сэм глазам своим не верила. Нет, все эти ублюдки выглядят, мягко выражаясь, иначе. Там тупоумие, пошлость написаны на лбу ярко-красной краской и еще светятся в темноте. А этого человека, если Сэм встретила бы на улице… Нет. И этот прикид, так уродующий своего обладателя. Именно уродующий. Такие мужчины должны носить шелковые белоснежные рубашки и прямые классические черные брюки.

Сэм смотрела, и на глаза наворачивались слезы: так не должно быть. Значит, здесь не один мальчишка, а двое. Маленький и постарше. Молодое красивое лицо, совершенно искреннее выражение боли, не прикрытое от посторонних глаз. Он словно замер на полуслове. Приоткрытые губы, будто на них замерла невысказанная боль. В руке алюминиевая банка из-под пива. Наверное, вчера напился и завалился спать как был, в одежде. Как же ты хочешь сделать себе хуже! Ничего не видеть, ничего не слышать, отказываться мыслить, понимать. Жизнь для тебя утратила смысл, без него нет и жизни. Нигде ни одной фотографии, ни одного даже старого снимка. Как ты хочешь забыть… Раствориться в потоке людского безразличия, где нет ни отдельных лиц, ни отдельных трагедий. Где нет человека по имени Ричард Канинген.