Но чего он от меня ждал после гибели Хейли — заявления об опеке? Я знаю, Джим не сахар, но и я тоже. Ради всего святого, мне двадцать девять лет, я мрачен, ленив и зол, я слишком много пью и надеюсь, что рано или поздно у меня хватит духу продать дом и свалить из этого городишки ко всем чертям, а если мне придется заботиться о Рассе, я этого сделать не смогу. Так ему будет лучше, поверьте. Парень получит несколько миллионов долларов от авиакомпании, поэтому ему нужно просто остаться с Джимом до того, как ему стукнет восемнадцать: тогда он уже не будет нуждаться в опеке.

— Ты бы только слышал, что творится в этом «борделе Джимбо»! — хмыкает Расс. — Я, конечно, знал, что он озабоченный козел, но, чувак, я живу, словно в порнофильме. Они как уложат этого мелкого уродца, моего брата, спать, тут же начинают трахаться и делают это часами. Моя комната прямо под их спальней; у меня такое ощущение, что они не останавливаются никогда. А пока они трахаются, Энджи кричит всю эту чушь — типа, «сильнее, еще сильнее», а я сижу и смотрю, как трясется потолок, и думаю о том, что, если он трахнет ее еще сильнее, пол провалится и они оба рухнут ко мне на кровать. Поверь, с меня и без этого хватит потрясений.

Расс проводит рукой по всклокоченным волосам, отбрасывает их с лица, и я замечаю у него на шее яркое пятно.

— Что это у тебя? Татуировка? — спрашиваю я, изо всех сил стараясь не выдать своей тревоги.

— Да, — отвечает Расс и отворачивается.

— Когда ты ее сделал?

— На той неделе.

— Покажи.

Он поднимает волосы, и я вижу на его шее похожую на головастика синюю загогулину, со всех сторон охваченную оранжевым пламенем, как в комиксах. Я знаю, что не стоит из-за этого расстраиваться, знаю, что сейчас татуировки — нечто вроде украшения, аксессуара, как кольца на большой палец или браслеты. Актрисы — лауреаты «Оскара» выкалывают на спине вязью цитаты из буддийских текстов. У любой девицы в джинсах с заниженной талией на заднице есть татуировка — бабочка. Но все-таки у меня сжимает горло при мысли о чем-то столь постоянном на теле этого грустного и злого шестнадцатилетнего ребенка. А еще при мысли о том, что Хейли было бы очень больно это видеть. Когда Расс впервые сбрил щетину, больше похожую на пушок персика, Хейли была практически безутешна. Но сделанного не воротишь, и мне не остается ничего, кроме как ободрить парня.

— Красиво, — говорю я нерешительно.

— Угадай, что это? — спрашивает Расс.

— Горящая сперма?

— Да пошел ты.

— Тогда метеор.

— Это комета, — произносит Расс.

— А какая разница?

— Откуда мне, черт подери, знать?

— Ладно. Пусть будет комета.

Расс бережно потирает татуировку.

— Это комета Хейли.

Мои глаза мгновенно наполняются слезами, сдержать их я не успеваю.

— Я знаю, что по-настоящему пишется иначе[10], — продолжает Расс смущенно, — но, понимаешь, мне просто понравился образ. Комета Хейли. Она всегда расстраивалась из-за того, что я пишу с ошибками, так что это своего рода компромисс.

Мне одновременно хочется заплакать, обнять Расса, пойти и тоже сделать себе татуировку. Но сейчас у меня ни на что из этого не хватит сил, поэтому я просто отворачиваюсь и говорю:

— Круто, Расс. Ей бы понравилось.

— Она бы вопила, рыдала и потом год меня бы пилила.

— Возможно. Но в глубине души ей бы это понравилось.

— Нет, — настаивает Расс, качая головой. — Не понравилось бы.

На мгновение я задумываюсь, потом медленно киваю.

— Наверное, ты прав. Но я все-таки считаю, что это прекрасная дань ее памяти.

— Я сделал это, потому что знал, что ей бы это не понравилось.

Я пытаюсь принять глубокомысленный вид — как парень, который действительно знает, о чем говорит.

— Ну, даже если сейчас ты этого не понимаешь, это все-таки дань памяти Хейли.

— Дуг.

— Что?

— Какой же ты дурак.

Я вздыхаю.

— Ты думаешь, я сам не знаю?

Расс насмешливо фыркает, сворачивает невесть откуда взявшийся неровный косяк, а потом ищет в карманах зажигалку.

— Ты не мог бы не делать этого при мне? — говорю я.

— Почему это?

— Потому что я твой отчим, и это безответственно.

— Интересно, — произносит Расс. — Ты сохраняешь это право, несмотря на то что не отстоял его? Я имею в виду, мама умерла, и с точки зрения закона мы здесь вроде как на нейтральной территории. Будь ты моим официальным опекуном…

— Хорошо, — соглашаюсь я. — Закуривай. Только не читай мне нотаций.

Расс закуривает и затягивается так глубоко, что я слышу потрескивание тлеющей бумаги. Мы мирно сидим рядышком, словно на открытке «Холл-марк», — я и мой обдолбанный пасынок.

— Знаешь, — спустя несколько минут говорит Расс задумчиво, — если вдуматься, Джим — мой отец лишь потому, что когда-то трахнул мою мать.

— Точно. Понимаешь, я изо всех сил стараюсь об этом не думать.

— Я про то, что с этой точки зрения ты имеешь такие же права. На самом деле даже большие, так как у него моральный облик подкачал.

— Да уж, — отвечаю я. — Зато я образец добродетели. Именно поэтому ты сейчас дуешь прямо у меня на глазах.

Он пожимает плечами.

— Значит, ты продвинутый.

— Я мудак.

— Никто и не спорит, — многозначительно произносит Расс, показывая на себя. Я знаю, что он всего лишь поддразнивает меня, но все равно чувствую себя уязвленным. Что тут скажешь? Я обидчив.

Он протягивает мне косяк, но я качаю головой.

— Пас.

— Не дури, — настаивает Расс. — Я спер его у тебя из загашника.

— Расс, — мягко произношу я, поворачиваюсь и смотрю на него. — Если ты меня так сильно ненавидишь, почему так часто сюда приходишь? И почему той ночью ты попросил копа привезти тебя сюда?

Он поднимает глаза, чтобы поймать мой взгляд, но я отворачиваюсь. С тех пор как Хейли умерла, я не могу смотреть людям в глаза — ни знакомым, ни незнакомцам. Не знаю почему, но это так. Расс качает головой и, насупившись, пытается сдержать слезы.

— Это был мой дом, парень, — отвечает он. — А ты заявился сюда и… — его голос срывается, и Расс продолжает: — Черт. — Он отворачивается.

— Расс, — зову я.

— Забудь, — говорит он. — Я просто зашел извиниться за ту ночь. Больше это не повторится.