В воздухе поднялась белая пыль. Потом она медленно осела на столе, на кителе Цвайгерта и его фуражке.

Лицо майора оставалось совершенно невозмутимым, он снял фуражку, слегка отряхнул ее, отложил в сторону, пригладил волосы и встал.

— Как вас зовут? — спросил он у офицера.

— Аксель Вебер, Семьдесят шестая пехотная. Воевал под…

— Сталинградом, — перебил Цвайгерт. — Эвакуирован раненым. Я знаю, как вас ранило. Вы самострел.

— Ч-что?.. — У Вебера глаза полезли на лоб.

— Об этом никто не знает, правда? Вы пытались застрелиться. Вам было очень страшно. Этот темный штабной подвал, эти постоянные обстрелы… Понимаю, дорогой мой. Понимаю. Смалодушничали. Вышли покурить зимним вечером на воздух и пустили пулю себе мимо сердца. Вы сами до сих пор не знаете, хотели покончить с собой или сделали это, чтобы выжить. Так бывает. Нашло что-то.

Вебер не знал, что ответить.

Власовцы замерли в пьяном изумлении.

— Правда, вы получили знак за ранение и уже несколько месяцев с гордостью рассказываете всем, что это был снайпер. Ну да, ну да. Хорошо, что ваш отец погиб в семнадцатом и не видел этого позора.

Побледневший Вебер схватился за край стула и с трудом уселся.

— Ничего страшного. — Цвайгерт дал ему бутылку коньяка. — Пейте сколько влезет. Какое дело вам теперь до Ржева? Пейте!

Вебер присосался к бутылке и начал пить без остановки. По его щекам текли слезы.

Когда он поставил бутылку на стол, Цвайгерт улыбнулся, похлопал его по плечу, резко сменил выражение лица и жестким тоном сказал:

— А теперь вон отсюда.

Вебер, всхлипывая, медленно встал, руки его дрожали. Шатаясь, он пошел к своему столу и уселся, непонимающе оглядываясь.

Возле их столика уже хлопотали девицы, они подметали рассыпанное и хихикали, поглядывая на власовцев.

Все это было дико, необычно, волшебно и вместе с тем чудовищно; все кружилось в вихре абсурдного танца: и музыка из патефона, и полуголые девки, и этот коньяк, и белая пыль в воздухе. Гуляева уносило. Он никогда не чувствовал себя таким счастливым. Никогда еще не было так пьяно и смело.

Он готов был отдать Цвайгерту всю свою жизнь, лишь бы это длилось вечно.

— Я готов отдать вам жизнь, — сказал он это вслух. — Лишь бы это длилось вечно.

Майор улыбнулся в ответ, не глядя на него, и чертил на подносе новую порцию.

Унесенный вихрем Гуляев не заметил, как две женщины в мехах утащили куда-то Фролова и Бурматова, а потом еще одна обняла его за плечо и прошептала на ухо с придыханием:

— Пойдем со мной, рыженький.

Роскошная, черноволосая, с пухлыми алыми губами. Валькирия.

Она взяла Гуляева за руку и повела в полутемный коридор, оклеенный алыми обоями. Гуляеву все виделось в неземном свете, искрилось, смеялось в ответ, и в этот момент он чувствовал себя богом.

Девица завела его в роскошную комнату, залитую бордовым светом, с огромной кроватью и охотничьим гобеленом на стене. Усадила на кровать, провела ладонью по лицу, поцеловала в щеку и игриво ткнула пальцем в кончик сломанного носа.

Гуляев зажмурился от счастья.

Девица легонько щелкнула его по носу и игриво захохотала.

— Я сейчас приду, рыженький, — сказала она. — Пять минут.

Встала и ушла, оглядываясь и смеясь.

Господи, думал Иван, куда же это я попал, что же это за счастье, почему мне так хорошо.

Он расстегнул китель и лег на кровать, широко расставил руки, представляя, будто он летит в этот темный потолок со старинной лепниной, в гобелен, в лес, на охоту, в сказочный мир.

Скрипнула дверь.

На пороге стоял Цвайгерт с «люгером» в руке.

Гуляев резко вскочил и сел на кровати.

Лицо Цвайгерта опять казалось другим, в нем не было и тени от былого веселья и развязности, глядел он строго и сурово.

— Гори огнем, — сказал он на чистом русском без малейшего акцента.

Прицелился и выстрелил Гуляеву в лоб.

* * *

Из статьи полковника РОА Владимира Бурматова в газете «Заря», март 1943 года

…Школа пропагандистов Русской освободительной армии в Дабендорфе скоро закончит обучение первого сбора. Курсанты, получив массу полезных знаний и умений, отправятся к русским военнопленным, чтобы рассказать им, как в Германии идут дела на самом деле.

Мы преподавали курсантам методику и практику пропагандистской деятельности читали лекции на темы «Германия», «Россия и большевизм», «Русское освободительное движение». Занимались строевой подготовкой, рассказывали, как найти правильный подход в общении с нашими соотечественниками. Проводили экскурсии по Берлину — к примеру, в прошлом номере вышел репортаж о посещении русскими курсантами пивоваренного завода.

Я горд, что принимаю участие в подготовке кадров для новой России. Уверен, что курсанты в самом деле станут элитой освободительного движения.

И вот что я хотел бы особо отметить незадолго до выпуска.

Друзья! Призывая соотечественников к оружию против большевизма, освободите свои души от ненависти.

Пусть ненависть к сталинской клике сплотит и воодушевит нас на поле боя. Но, разговаривая с нашими пленными братьями, покажите им, что сердца ваши горят любовью к России и русским. Надеждой на новую Россию. Верой в мужество русского солдата.

Мы ведем борьбу за построение России без большевиков, помещиков и капиталистов, в составе новой Европы под руководством Германии.

Мы сражаемся за восстановление частного землепользования, торговли и ремесленничества, за восстановление крупной промышленности. Россия под крылом Германии станет по-настоящему свободной и процветающей страной.

Наша задача — не разжечь в их сердцах ненависть, а пробудить подлинное русское национальное чувство.

Под руководством вождя Германии и новой Европы Адольфа Гитлера мы достигнем мира и согласия между народами.

Глава четвертая

Новорожденный просыпается в открытом гробу из черных обугленных досок, запах дыма бьет в ноздри.

Прямо над Новорожденным своды старого храма, размалеванные ужасными фресками. Нарисованный огонь пожирает людей, драконы терзают их скованные цепями тела, черти рубят мечами головы; круговерть огня, реки крови, и все это выцвело старинной мазней на облупленных сводах.

Вот толпа грешников ждет своей очереди у адских врат в виде пасти дракона; а вот жрет их живьем огромный змей, закованный в кандалы; а вот белый скелет верхом на трехголовом псе поражает людей трезубцем.

А в вышине храма, в самом центре, там, где должен быть купол, — огромная дыра, через которую светит ярко-алое небо с бордовыми облаками.

Сквозь пыльные витражи с картинами ада пробивается слабый бордовый свет.

Новорожденный смотрит на свое грязное голое тело. Это тело взрослого человека, но он знает, что имя ему — Новорожденный.

Больше он ничего не знает.

Он