не нуждался. Раньше он работал на Лесопильном заводе, который давно закрыли, но «связи» у него остались. Эти «связи» помогали ему по дешевке купить осенью грузовик дров.

Жил он в двух комнатах. Первая служила кухней и столовой. Вторая, где стояла кровать, потертое кресло, скрипучий шкаф и комод с телевизором, служила ему спальней и гостиной. Телевизор старенький, изображение в серых точках, на звук накладывается шипение, но это его мало волновало. Смотрел он его редко, проблемы, которые там обсуждали, были далеки от его собственных.

В доме было еще две комнаты, но он месяцами туда не заглядывал. В одной диван, покрытый серой тряпкой, комод с черным репродуктором времен войны, свадебные портреты, кадки с засохшими фикусами и кресло — родной брат креслу, которое он перенес в свою спальню-гостиную. Была еще одна комната с кроватью, над ней картина, где какой-то герой на лошади сражается со львами, письменный стол, около него сломанный стул. Это комната сына. Он иногда приезжает на своем мотоцикле, заходит в дом, морщится, говорит, что нельзя жить в таком бардаке, занимает пару сотен (зачем ему деньги?) и уезжает.

В теплую погоду он любил сидеть на скамейке перед домом и смотреть на проезжающие машины — по ним он замечал прогресс и растущее процветание. «Жигули», «лады» и чадящие грузовики постепенно сменили яркие иномарки. На улице тоже был прогресс. Девушки ходили с чудными мудреными телефонами. Одна сказала ему, что можно разговаривать и видеть лицо собеседника. «Ишь ты!» — сказал он. Потом добавил, что разговаривать ему не с кем, да и свое лицо он никому показывать не будет. Он даже в зеркало перестал смотреться.

Однажды скамейка сломалась. Он повздыхал и стал искать доску. Пытался оторвать одну от стены сарая, где хранились уже ненужные садовые инструменты, но серая доска треснула, и он бросил это занятие. Теперь он смотрел на машины, приоткрывая входную дверь. Стоял и смотрел, как меняется мир.

Однажды соседка застала его за этим занятием.

— Михалыч, ты что-то совсем захирел.

— Ничего, зиму еще протяну, а весной веселее станет.

— И не страшно тебе одному? Вдруг чего со здоровьем. Ты, это, приходи, если что.

— Страшно, не страшно, а жить надо. Со страхом живу. Страх оттого, что выбора нет. Молодые они что, они от выбора страдают. С кем на свиданку пойти, куда на работу устроиться. Выбирают, мучаются. А у меня выбора больше нет. От этого и страх по ночам. Утром повеселее. Чай попьешь, картоху сваришь, молоко и хлеб всегда есть. Колбаса также. Вот колбаса есть, а выбора у меня нет.

— Мудрено это. Ты заходи, хоть иногда. Яблок да огурцов я тебе всегда дам. С банкой приходи, капусты квашеной наложу.

Уйдет соседка, стоит Михалыч, на дорогу смотрит.

— Ишь ты, — бормочет, — машины все красивше и красивше.

Красивая машина

— Про красивые машины — это прекрасно. Веселее, чем про странных стариков. Куда на этот раз, опять в Москву?

— В Москве много красивых машин. В Америке и в Европе я столько не видел. Помню, шел по Охотному ряду и остановился у парковки Госдумы. Ко мне подошел охранник:

— Чего смотрим?

— Машины красивые, любуюсь.

— Иди отсюда. На жену дома любуйся.

Может, я неточно запомнил его слова, но идею «куда-то мне идти» передал. А маленький рассказ будет о Майами.

Престижные машины

Окраина Майами. Тут не говорят по-английски. Попытка спросить у продавцов в супермаркете о нахождении баночек с хреном оказалась неудачной. Слово «horseradish» в магазине не знал никто. Отчаянная попытка показать это слово жестами тоже кончилась провалом. Посмотреть на меня пришли почти все продавцы — что этот парень тут делает? Как можно прийти в приличный магазин, не зная испанского? Понаехали, короче.

Неподалеку от супермаркета забор из колючей проволоки. За проволокой шесты с цветными шариками и новогодними гирляндами. Над воротами плакат, извещающий, что тут продают престижные автомобили.

Престижных автомобилей было штук двадцать. «Порше», «корветы», спортивные «мерседесы»… тут же плакат, что производится установка синей подсветки днища, тонировка стекол, установка спойлеров, дополнительных порогов и еще чего-то, мне неведомого.

Подходит продавец:

— Вuenas tardes.

— И вам не хворать.

— No entiendo.

— Hello!

— Cómo puedo ayudar?

Вы что-нибудь поняли? Я — нет. Но я понял, что и тут надо использовать язык жестов. Два пальца к глазам, потом широкий жест рукой в стороны престижных автомобилей — дескать, хочу посмотреть.

— Si, si, señor!

Все машины явно битые, но неплохо закрашенные. Цвета яркие, долго на них смотреть нельзя — начинается головокружение и появляется желание сесть в одну из них и побыстрее отсюда уехать.

— Рrestigioso!

«Престижные» — это я понял.

— Si, si, — говорю по-испански. — Very good! — это уже по-английски, но на всякий случай дублирую жестом — поднимаю большой палец. Продавец меня понимает:

— Si, si, señor! Very good!

Дальше длинная тирада о том, что таких дешевых и прекрасных автомобилей не найти нигде в Солнечной системе. Только тут. Если наличными, то скидка 10%.

— Мañana (завтра) — говорю я. Это слово выучил в Мексике. Его надо говорить в отеле уборщицам, которые каждый день норовят свернуть лебедя из полотенец.

Взгляд продавца тускнеет. Он долго живет в мире «купи-продай» и знает, что это то же самое, как услышать «мы вам перезвоним» на интервью при устройстве на работу. Я еще раз смотрю на красно-желтую палитру престижных автомобилей и ухожу. По дороге вспоминаю монолог таксиста по дороге из Шереметьево до проспекта Мира о том, что если не хватает денег на приличные часы, то нужно покупать определенные марки телефонов. Только тогда есть шанс познакомиться с приличной девушкой. Пытаюсь объяснить ему, что с приличными девушками я уже знаком, а вот теперь… Таксист меня не слушает и начинает объяснять, какие надо покупать машины, чтобы не прослыть лохом и неудачником. Я киваю и вспоминаю, как однажды пришел к гаражам в Пушкине, где доживала моя «копейка».

— Какая у тебя машина в Америке? — спросил сосед, вылезая из смотровой ямы, где он менял масляный насос у «шестерки».

Я назвал. Он был в курсе всех марок американских машин.

— И ты для этого живешь в Америке? — поразился он. — На таких только навоз на дачу возят.

— Сейчас ты будешь писать, что счастье не в престижных вещах, что не надо встречать человека по одежке и прочие общеизвестные истины?

— Ни в коем случае! Если человек счастлив, что у него швейцарские часы (тут бы назвать марку дорогих часов, но я не в курсе, какие самые крутые), то я рад за него — должен же человек чем-то гордиться. Мне лично нравится минимализм, но это дело вкуса. Вот об этом я расскажу — не сочти, что я читаю мораль или призываю к чему-либо.

Минимализм

По законам природы с возрастом должен возрастать минимализм — в лучший мир ничего с собой не возьмешь. Когда смотришь на золотые хоромы олигархов, то сразу хочется поставить диагноз — они не вышли из детства, когда с восхищением любовались картинками с царскими дворцами, нарядными принцессами, причудливыми каретами в сопровождении всадников на вороных конях.

Я, похоже, с детством распрощался. Деловые вебсайты оцениваю по простоте навигации. С ужасом смотрю на яркие фотографии, завитушки, анимации и замысловатые меню, когда приходится угадывать, на что нажать, чтобы получить ответ на простейший вопрос.

Однажды мы с другом начали переписку. Настоящую, бумажными письмами. Учились мы в разных институтах, виделись редко, а мысли одолевали, казались важными, хотелось ими поделиться. Как же витиевато мы писали! Простой факт, что на девушек нет времени, превращался в трактат о роли женщин в жизни настоящих мужчин. А зимняя прогулка к дирижабельному заводу в Долгопрудном в письме оказывалась почти экспедицией Роберта Скотта к Южному полюсу. Предложения по две строчки с кучей прилагательных и деепричастий. Перечитывать это невозможно.

Сейчас стала нравится простота. Во всем — в текстах, фотографиях, быте, дизайне, еде. Даже в общении, когда не надо угадывать, что именно хотел сказать собеседник.