— Бунтари-одиночки без дела долго не живут. Как только их надломили, они живьем загнивают. Сорнякам тоже подпитка нужна.

— Самокритичен.

— Конечно. Я могу смотреть на себя со стороны, а это не многим дано. Меня газеты к этому приучили. Три года я статьи о себе читал. Правда, оценка всегда выглядела однобоко. Маньяк, и все тут. Если человек имеет свой взгляд на жизнь, отличный от стандарта, то он либо сумасшедший, либо маньяк. Несоблюдение рамок, в которые мы все сами себя втиснули, и есть сумасшествие. Человек не может быть свободным. Сплошные обязанности, догмы, законы, уставы, правила, режим. Как только ты начинаешь сопротивляться и рвать на себе цепи, тебе тут же скручивают руки и вешают ярлык на грудь: «Осторожно! Злая собака!»

— Эдакий Родион Раскольников. Бунтарь-одиночка, который сам себе дал право убивать. Лишать жизни ни в чем не повинных людей. Ради чего? Ради самоутверждения?

Котов улыбнулся. Это была усталая, изможденная улыбка, едва затронувшая уголки рта.

— Каждый из нас убийца в какой-то степени. Мне часто приходит на память одна картинка из детства. Деревня, добрая милая бабушка, которая рассказывала чудные красивые сказки. Божий одуванчик. Но когда приезжали гости, она шла в курятник, брала топор и без капли сожаления отрубала куренку голову. Она кормила их, растила, называла ласковыми именами лишь для того, чтобы потом зарубить. У нее не было комплексов на сей счет. Заповедь «Не убий!» это не что иное, как ход. Люди закодированы с детства. Алкоголиков тоже кодируют. Обычный гипноз, заставляющий человека бояться спиртного. Страх перед собственной смертью. И вдруг человек выпивает рюмку водки и с ним ничего не случается. Сначала паника, потом спокойствие, а далее уже не рюмка, а бутылка. Код сломлен. Страшно начинать. Человек тогда свободен, когда он не связан условностями. И дело здесь не в убийстве, а в решении.

— Но согласись, Паша, решение стать летчиком, стремление к своей мечте и, наконец, цель и результат — это благородно и достойно. Решение убивать женщин, слабых и беззащитных, не способных сопротивляться, — это стыдно и низко.

— Навязанные с детства эталоны лишают людей фантазии. Гагарин — это хорошо, Чикатило — это плохо. Вам в вашей работе тоже мешают стереотипы. Мы все подвержены влиянию. Человек убил другого человека и должен отвечать за убийство. Когда государство посылало ребят в Афган и те убивали духов, то им давали медали. Все относительно. Я очень люблю читать детективы. Возьмем, к примеру, американцев. Это они придумали модное словечко «маньяк». В любом фильме маньяк может быть только сумасшедшим, шизофреником, параноиком или темнокожим. Убийца-негр, пожалуйста. Цивилизованное общество отрицает такую возможность. Но как нормальному человеку, белому, благородному, семейному, вложить в руку пистолет и заставить его стрелять по себе подобным. И тут вновь появляется стереотип. Он мститель. У него убили жену, дочь, сына, брата, а лучше всего — всю семью. Избитый, истасканный шаблон. Герой берет в руки оружие, и мы видим вокруг море крови. И это нормально. Он оправдан изначально. Он не убийца. Он благородный мститель. Чего уж тут трупы считать! Мы оправдали причину, а значит, следствие уже закономерно. Никому и в голову не придет назвать его убийцей или маньяком. А у человека от горя крыша поехала. Его в психушку отправлять пора, а мы им восхищаемся. Теперь и наши писаки используют все те же шаблоны. Месть — это благородно. Серийный убийца без причины — это маньяк. А кто ее искал, эту причину?

— Добрушин прищурил глаза, долго смотрел на своего оппонента, затем закурил и спросил:

— У тебя были веские причины?

— Конечно. Не будем уходить далеко от шаблонов. Я мститель. При этом могу добавить, что играл в поддавки с сыскарями. Но они не хотели меня ловить. И мой арест — чистая случайность. Я не сопротивлялся. Брось я свое занятие на пятом убийстве, меня никогда бы не поймали. После первого убийства я хотел идти с повинной, но потом передумал.

— Ты считаешь, что тебя не нашли бы?

— Не считаю, а знаю. Вы искали маньяка, а не человека. Ловили всех подряд методом тыка, а я сидел и ждал, когда меня арестуют. Гадал на ромашке. Одну убил и скрылся. Вторую убил и жду. Третью убил и скрылся. Четвертую убил и жду. А они мимо бегают. Очевидно, маньяки в их понимании иначе выглядят. После шестого убийства я сидел на платформе и ждал электричку. Поздно, темно, вокруг ни души. Труп уже найден, кругом облавы, план-перехват в действии. Мог бы и уехать, а три электрички пропустил. И только один ушлый мент обратил на меня внимание. И что же? Начал задавать глупые вопросы. Кого я видел? Кто здесь проходил? Как выглядел? Меня злость взяла, я сел и уехал в Москву.

— За что же ты мстил своим жертвам?

— Этот вопрос надо было поставить в первой строке заведенного дела. Найди причину, а потом разбирай следствие. Все женщины, с которыми я разделался, на момент смерти были замужем. Каждая из них изменяла своему мужу. Порядочных я не трогал. Пять лет назад меня бросила жена и уехала с любовником за границу. Я ее очень любил. Она любила его. Но зачем выходить замуж за нелюбимого? Оказывается, все очень просто. Ему назло! Обо мне она и не думала. Я был раздражителем в ее руках. В конце концов голубки помирились и упорхнули. Я остался. Больше всего на свете я ненавижу предательство. А следствие не интересовалось тайной жизнью жертв. Труп всегда невинен.

— Тебя поймали с поличным. Так ведь? А ты утверждаешь, что сыскари ничего не стоят.

— Смешно. Когда я придушил эту бабу, то успел позавтракать и выспаться. Когда нагрянули менты, труп уже окоченел, а я сидел рядом и курил. Крик, мат, маски, автоматы, бронежилеты. Целая армия на одного безоружного хлюпика. Все наиграться не могут в казаков-разбойников. Как дети.

— Скажи мне, Паша, тебя обвинили в четырех убийствах. Следующие четыре эпизода ты предъявил сам. — Добрушин постучал по толстой папке ладонью. — Твое чистосердечное признание заняло тридцать шесть страниц. Ты веришь в снисхождение суда?

— Пожизненное заключение. Четыре эпизода или восемь, значения не имеет. Я знал, на что шел. Я свою задачу выполнил. А сейчас я просто устал и решил остановиться. Моя жизнь кончилась. Мне плевать. Вы, Семен Семеныч, мне понравились. Человек, с которым можно поговорить. В папке лежит не чистосердечное признание, а исповедь. Я неверующий человек и к священнику не пошел бы. А вот перед вами исповедовался, чтобы камень с души сбросить. Это не бахвальство и самоутверждение. Мол, вот какой я герой! Нет. Убийца-одиночка это очень тяжелая ноша. Таскать в себе такой груз не каждому под силу. На то и придумана религия, чтобы люди освобождались от душевной тяжести и получали всепрощение. Тоже своего рода кодирование. Согрешил, помолился и опять чистенький. Начинай снова. Все мы грешники, но у каждого своя вера и свое оправдание собственным грехам. Человек не способен искренне признать свою вину, он всегда найдет себе оправдание. Но только себе, а не кому-то другому…

— Число жертв ты себе сразу наметил?

— Нет, конечно. Я не знал, на какой по счету меня поймают. Плохо ловили, вот и получилось восемь. Если бы я наметил себе двадцать, то действовал бы иначе.