Визит дяди Шарля и его дочери произвел глубокое впечатление на Клер.

Сибилла стала для нее образцом, которому она решила подражать. Ей хотелось наряжаться, как Сибилла, говорить, как Сибилла, иметь машину, как у Сибиллы. Осознав, что с ее кузиной обращаются как со взрослой, она попыталась добиться тех же привилегий. Мадам Форжо раз в неделю ездила в Лимож, и Клер начала упрашивать мать, чтобы та взяла ее с собой.

– Мама, я могу поехать с вами?

– Нет, ты мне будешь мешать. Кто тобой займется, пока я буду у дантиста?

– Я могу подождать вас в экипаже.

– Клер, если я сказала нет, значит нет.

– Мама, но ведь Сибилла…

– Не спорить! – оборвал ее полковник.

Этот мелкий эпизод укрепил Клер в убеждении, что она несчастнейшая из детей. Каждый вечер она вспоминала Сибиллу, ту покровительственную, чуточку высокомерную нежность, с которой кузина относилась к ней. И девочка мечтала оказаться в таком мире, где она могла бы в свою очередь опекать и защищать Сибиллу.

Вернувшись в Париж, Шарль Форжо прислал в Сарразак подарок для племянницы – фонограф, новомодный аппарат, состоявший из стержня, на который следовало осторожно надевать сменный вращающийся цилиндр, покрытый воском; сверху располагалась огромная труба-рупор, из нее-то и шел звук. Клер обращалась как со святыней с восковыми валиками, которые нужно было чрезвычайно аккуратно, с бесконечными предосторожностями, заворачивать в полотно. Стоило родителям уехать, как она запиралась в комнате со своим «прекрасным фоно» и слушала никогда не надоедавшие ей мелодии с двадцати валиков, присланных дядей Шарлем (новых у нее так и не появилось). Таким образом, она познакомилась с операми «Манон», «Таис», «Кармен» и с неземными голосами, певшими обворожительные арии.

Никто никогда не рассказывал девочке о романтике любви, но природный инстинкт предупреждал ее о чарующей и опасной власти некоторых слов – сердце, трепет, ласка. Она вздыхала вместе с Фаустом: «Здесь так тихо, тихо так, / Все кругом тайной дышит!»;[10]вместе с Вертером: «Восторг! Очарованье! Не грёзы то, не сон! / Но как же хороша! Всю жизнь с такой подругой / я прожил бы легко…»[11]Мужские голоса, пусть даже и бесплотные, все-таки приобщали ее – отвлеченно, исподволь – к языку страсти. В этих ариях слышались отголоски иных, неведомых миров. Клер разыскивала в книгах, в старых путеводителях картинки, изображающие Египет Таис, Испанию Кармен, Венецию «Сказок Гофмана». В эти страны, созданные для счастья, она помещала сказки и драмы, придуманные ею самой. Двум своим куклам она дала имена Манон и Таис и напевала им мелодии с фонографа, которые уже знала наизусть. Но тут появлялся полковник:

– Ты чем это тут занимаешься? А ну-ка, иди гуляй или помоги Ларноди в саду.

Клер со вздохом вставала и уносила своих кукол:

– Ладно, идем, Манон, ты хотя бы не ругаешь бедняжку Клер…

Позже, когда Леонтина решила познакомить свою подопечную с историей Франции, куклы получили новые имена – Изабо и Элеонора. Для Клер – как, впрочем, и для самой Леонтины – история была второй книгой сказок: Аттила уподоблялся Людоеду, святая Женевьева – доброй фее. Королева Изабо Баварская сначала привлекла девочку своей красотой: на гравюре она выглядела такой прекрасной в своем высоком головном уборе. Клер сделала такой же из синей бумаги, в которую обычно заворачивали сахарные головы, и водрузила его на золотистые волосы куклы. Но потом, узнав о преступлениях Изабо, наградила ее свирепыми ударами.

– Ты рехнулась, что ли? – воскликнула Леонтина. – Смотри убьешь свою дочку…

– А зачем она такая злая?!

Услышав от Леонтины о злоключениях Карла VI и о «великих бедах Французского королевства», Клер схватила Изабо за ноги и безжалостно ударила головой о стену. Фарфоровая головка куклы разлетелась вдребезги. На шум прибежала мадам Форжо.

– До чего же ты глупа! – сказала она дочери. – Если тебе разонравилась эта кукла, ты могла бы отдать ее какой-нибудь деревенской девочке, уж она-то была бы очень довольна.

– Довольна иметь такую злюку? – презрительно ответила Клер. – Ну, значит, она была бы круглой дурой!

– Как бы то ни было, больше ты кукол не получишь!

– Подумаешь, ну и не надо… Все равно я уже слишком большая.

Однако она еще долго хранила в коробке все, что осталось от Изабо. Стеклянные глаза куклы, кусок розовой щеки, волосы, наклеенные на обломок черепа лаком, который в конце концов облупился, все это и пугало, и привлекало ее. Перебирая эти царственные и жалкие останки, она испытывала ужас, смешанный с непонятным наслаждением.

Что же касается волшебной атмосферы «Фауста» и «Манон», девочка вновь прониклась ею в тот день, когда Блез Форжо, дальний родственник отца, женился и, проезжая через Лимузен после свадебного путешествия, решил представить свою молодую жену семейству сарразакских Форжо. Почему Клер так взбудоражило скорое прибытие молодоженов? Ее волновали подслушанные на лету слова взрослых: Медовый месяц… Свадебное путешествие… Комната новобрачных… Приезд в замок незнакомой супружеской четы был событием из ряда вон выходящим. Какую же комнату предоставить этим молодым людям?

– Голубую, – постановил полковник.

– Ну что вы такое говорите! – сказала мадам Форжо. – Голубая комната примыкает к моей спальне. Это будет их смущать. Новобрачные имеют право на уединение. Пожалуй, приготовлю им комнату в башне, ту, что над спальней Клер.

Когда мать и Леонтина пошли осматривать эту комнату, Клер на цыпочках прокралась вслед за ними. В помещении пахло сыростью.

– Ничего страшного, будем держать окна растворенными до самого их приезда, – сказала Леонтина. – Вот только мебель…

– Я отдам им свою кровать и комод, – решила графиня Форжо.

Клер слушала ее почти с испугом. Почему это мама вдруг захотела уступить кому-то свою кровать с балдахином? Ведь здесь и так стоят две одинаковые узкие кровати. Значит, раз приедут двое гостей – Блез и Катрин, – им и таких должно хватить. И Клер, весьма гордая сознанием, что может дать полезный совет, забыла свое мудрое решение оставаться незамеченной:

– Но, мама, ведь тут будут спать Блез и Катрин…

Мадам Форжо обернулась:

– А ты что здесь делаешь, Клер? Сделай милость, не вмешивайся в то, что тебя не касается. Иди в сад.

Пришлось отступить. Но вместо того чтобы идти в сад, Клер отправилась на кухню. Толстуха Мари чистила картошку, Ларноди, сидевший на деревянном некрашеном стуле, покуривал трубку.