России парламентского строя, и главную роль в этом, по мнению современников, сыграл Столыпин: «Что касается избирательного закона, то, — свидетельствовал В. Коковцов, — П. Столыпин решился на его изменение «исключительно во имя сохранения идеи народного представительства, хотя бы ценою… явного отступления от закона»[107]. «В тех условиях, — приходил к выводу биограф Столыпина А. Бородин, — другого способа спасти Государственную Думу не было»[108]. При этом «П. Столыпин, подчиняясь требованию Государя о роспуске Думы, сумел, — отмечал член II и III Государственных Дум адвокат В. Маклаков, — сохранить конституцию: переворот в манифесте оправдывается, государственной необходимостью и невозможностью легальным путем выйти из положения, а не законным правом Монарха»[109].

На этом, по словам П. Милюкова, закончилась Первая русская революция — государственным переворотом 3 июня 1907 года: разгоном II Государственной Думы и изданием нового избирательного «закона»[110]. В день роспуска II Думы были арестованы все социал-демократические депутаты, их осудили на каторжные работы сроком на 5 лет с последующей пожизненной ссылкой (20 человек) или просто к пожизненной ссылке (11 человек). Новый политический строй М. Вебер назвал «псевдоконституционализмом»[111], а С. Витте — «quasi-конституцей, а, в сущности, скорее — самодержавием наизнанку, т. е. не монарха, а премьера»[112].

«Переворот этот, по существу, заключался в том, — пояснял С. Витте, — что новый выборный закон исключил из Думы народный голос, т. е. голос масс и их представителей, а дал только голос сильным и послушным: дворянству, чиновничеству и частью послушному купечеству и промышленникам. Таким образом, Государственная Дума перестала быть выразительницей народных желаний, а явилась выразительницей только желаний сильных и богатых, желаний, делаемых притом в такой форме, чтобы не навлечь на себя строгого взгляда сверху», «закон этот был актом государственного переворота, но мне представляется, что этот закон искусственный, что он не даст успокоения, как основанный не на каких-либо твердых принципах, а на крайне шатких подсчетах и построениях. В законе этом выразилась все та же тенденциозная мысль, которую Столыпин выражал в Государственной думе: что Россия существует для избранных 130 000, т. е. для дворян, что законы делаются, имея в виду сильных, а не слабых, а потому закон 3 июня не может претендовать на то, что он дает «выборных» членов Думы, он дает «подобранных»… Теперешняя Государственная Дума есть Дума не «выборная», а «подобранная»»[113].

«Принятый в июне 1907 г. избирательный закон, — подтверждает С. Беккер, — завершил процесс концентрации непропорционально большой политической власти в квазипарламентской системе в руках крупных и средних землевладельцев, большинство которых принадлежало к первому сословию. Они образовали самую крупную фракцию в Думе точно так же, как еще за год до этого они были сделаны доминирующей фракцией в избираемой половине Государственного совета. Этой властью они распоряжались не как дворяне, а как землевладельцы»[114].

При выборах в III Государственную Думу по новому избирательному закону 1 голос помещика приравнивался к 4 голосами крупной буржуазии, 68 — средней и мелкой буржуазии, 260 — крестьян и 543 — рабочих[115]. Это была чисто «аристократическая» Дума. Дворяне заняли в ней 43 % мест, крестьяне–15 %, промышленники и торговцы–5 %, религиозные деятели — 10 %, представители либеральных профессий–19,5 %. На финансирование выборов правительство направило три с лишним млн. рублей, которые пошли в основном на субсидии правым партиям: «Курская быль», «Русское знамя», «Земщина», «Собрание националистов»…, кадеты и октябристы не получили ничего[116].

Правые обещали Коковцову «затмить самые смелые ожидания» относительно будущего состава Думы, если он не поскупится дать им… миллион. Получив отказ, Марков 2-й пригрозил: «Вы получите не такую Думу, которую бы мы вам дали за такую незначительную сумму»[117]. В то же время один из лидеров черносотенцев В. Пуришкевич, по словам В. Воейкова, получал дополнительные пособия для правых через дворцовую канцелярию и департамент полиции[118].

Кроме этого «все сколько-нибудь подозрительные по политике лица бесцеремонно устранялись от участия в выборах. Целые категории лишались избирательных прав или возможности фактически участвовать в выборах. При выборах присутствовали земские начальники. Нежелательные выборы отменялись. Предвыборные собрания не допускались, и сами названия нежелательных партий запрещалось произносить, писать и печатать. Съезды избирателей делились по любым группам для составления искусственного большинства. Весь первый период выбора уполномоченных первой стадии прошел втемную. Мелкие землевладельцы почти поголовно отсутствовали; зато по наряду от духовного начальства были мобилизованы священники, которые и явились господами положения. В 49 губерниях на 8764 уполномоченных было 7142 священника, и лишь для избежания скандала было запрещено послать в Думу более 150 духовных лиц; зато они должны были голосовать повсюду за правительственных кандидатов»[119].

В новом выборном законе «было бесчисленное количество недостатков…, — подтверждал С. Крыжановский, — но в условиях, в которых находилось тогда правительство, другого выхода не было»[120]. Выбор стоял между диктатурой и «русским хаосом», пояснял он, «и та Дума, которая на основании его была выбрана, — Третья — была первым… в России представительным учреждением, которое оказалось способным к творческой работе»[121].

Дума была спасена, подтверждал видный славянофил А. Киреев, «теперь без Думы управлять уже нельзя. Не будет этой Думы, будет 4, 5, 6-я… 3-я Дума не ругается, не плюется, не беснуется, как две первые, — но она гораздо тверже, самоувереннее, нежели 1-я и 2-я»[122]. В «III Думе, — отвечал лидер либералов П. Милюков, — наступающей стороной была власть; общественность, слабо организованная, только оборонялась, едва удерживая занятые позиции и идя на компромисс с властью»[123].

В то же время, правые расценивали само сохранение Думы, как свое поражение. «Победа премьера и способ пользования ею, — отмечала этот факт одна немецкая газета, — причинила острую боль весьма широким и весьма влиятельным кругам. Они оказались так плотно прижатыми к стене, что с трудом могут перевести дух. Этого здесь Столыпину никогда не простят. Они будут жить мечтой о реванше»[124]. Наглядным примером, отражавшим оппозиционные настроения консервативного дворянства, являлась его реакция на попытку Столыпина «затронуть особое положение дворянства в местном управлении…, — которая, по словам Крыжановского, — подняла против него и такие слои, которые имели большое влияние у Престола»[125], «под натиском дворянской оппозиции Столыпин отказался от мысли дать ему ход, и проект был спрятан под сукно»[126].

«В конце концов, от всех начинаний Столыпина, — отмечал Крыжановский, — осталось и прошло в жизнь только одно… законы о землеустройстве»[127]. Но даже эту, как ее назвал Т. Шанин, ««революцией сверху» не поддерживал ни один крупный общественный класс, ни одна партия или общественная организация.