– Мареточка не на работе? Как же так? – По голосу чувствовалось, что милая мама гадкой Маруськи сильно обеспокоена. – Дахамиль!

«Кто кому хамил?» – озадачился мой внутренний голос, не уловив смысла последнего восклицания.

– Дахамиль! Дахамиль! – продолжала восклицать Маруськина мама таким голосом, каким кричат «караул, караул!»

«На каком это языке, на адыгейском?» – не унимался мой внутренний голос.

Гранит адыгейского мы с ним в университете не грызли.

– Дахамиль, живо иди сюда, поговорим! – послышалось в трубке.

Стало понятно, что Дахамиль – это имя. И, судя по тому, что предполагается беседа, человеческое.

– Даша, вот Индия говорит, что Мареты не было на работе! – не унималась трубка.

– Индия?!

– Это имя, – со вздохом объяснила я.

«Тоже человеческое!» – ехидно добавил внутренний голос.

– Та Индия, которая Инка? – уточнила бойкая девица, чей голос походил на Маруськин гораздо больше, чем мамочкин. – У которой мама писательница и брат дизайнер?

– Кузнецовы мы, – суровым басом бухнула я.

– Так ты говоришь, наша Мара загуляла? – засмеялась разбитная девица. – То-то я ей ночью звонила, а она трубку не сняла, занята была, видно…

– Дахамиль, что ты говоришь! – послышался в отдалении негодующий возглас.

– А что я говорю? Что я говорю, то Марка делает! – огрызнулась младшая сестрица. – Ладно тебе, мам, можно подумать, никто не знает, чем по ночам занимаются взрослые девочки! Только я, правда, думала, что Марка на работе, она же из офиса факс прислала – ту чушь про птичий праздник.

– Даша, я не понимаю, о чем ты? – Голоса в трубке слились в фоновый шум.

Я выключила телефон и задумчиво посмотрела на него. В наружно и внутренне беспорядочной голове заворочалась какая-то мысль, но шум шагов в коридоре ее спугнул.

– А вот и мы! – распахнув дверь, торжественно возвестил капитан Кулебякин.

На его согнутом локотке покоился здоровенный, с доброе полено, цветочный букет. Совершенно ужасающий пук не то ромашек, не то маргариток очень странного сине-сиреневого цвета с бледно-зелеными серединками. Цветы-мутанты были завернуты в папирус с резным краем и отдаленно походили на младенца (явно не человеческого) в кружевах. Это с натяжкой оправдывало употребленное Денисом местоимение «мы».

– Привет, – сказала я, с трудом удержавшись, чтобы не сделать козу рогатую дюжему фиолетовому «младенцу». – Какая га… Гм… прелесть! Это как называется?

– Это цветы, – важно ответил Денис. – Ну, что, погнали?

И мы погнали. Поправили мою голову (ну, ладно, только прическу!) в первой попавшейся парикмахерской, приехали к Барабанову, осчастливили его суженую нечеловеческим букетом и внесли свой неоценимый вклад в общее веселье.

2 апреля

Домой я попала далеко за полночь, но все равно на несколько минут опередила Зяму. Мой беспутный братец ввалился в квартиру, когда я меткими пинками загнала под обувницу в прихожей смертельно измучившие меня туфли и с наслаждением утвердила горящие ступни на холодной плитке пола.

Братец косо посмотрел на меня и желчно молвил:

– Стоишь?

– Стою, – согласилась я, с интересом ожидая продолжения.

– Хорошо тебе! – сказал Зяма и привалился к стеночке.

– Ты что, напился? – удивилась я.

К числу любимых грехов моего беспутного братца пристрастие к спиртному не относится. Не буду врать: пару раз мне случалось видеть его изрядно поддатым, но на то обязательно имелся самый серьезный повод.

– Нет, просто на ногах не держусь, – ответил Зяма и сполз по стеночке на пол.

При этом штанины его задрались и стали видны щиколотки, густо испачканные черным и красным. В первый момент я подумала, что братишка напялил какие-то необыкновенные дизайнерские носки – Зяма любит одеваться как гламурное чучело. Но тут прямо на моих глазах светлый фрагмент на узорчатом носке окрасился красным, и я с ужасом поняла, что у братишки изранены ноги.

– Зямка! – Я взвизгнула и бухнулась на четвереньки, точно Мария Магдалина перед снятым с креста Иисусом. – Что с ногами?!

– Тихо, не ори! – Мученик поморщился и прикрыл глаза. – Разбудишь мамулю.

Я послушно заткнулась. Мамулечка наша, даром что сочинительница кошмаров, в реальной жизни жуткая неженка. При виде крови она может рухнуть в обморок, а перед этим еще огласит окрестности воплем – куда там иерихонским трубам!

– Дети? Что случилось? – Сонно моргая, в прихожую выглянул папуля.

Взлохмаченные вихры образовали вокруг его плеши забавные рожки, однако голос у нашего родителя был командирский, и я отрапортовала как дисциплинированный боец:

– У Зямы ноги!

– У Зямы всегда ноги, – буркнул братец, пытаясь натянуть подскочившие штанины до пяток.

– Так, – папуля выдвинулся в прихожую, плотно закрыл за собой дверь, вынул из кармана халата очки, надел их, посмотрел сверху вниз и снова повторил:

– Так. Собака?

– Французский бульдог! – с ненавистью сказал Зяма. – С-скотина…

Папуля присел, заглянул за край узорчатого носка, кивнул и, поднимаясь, скомандовал:

– Дюша, промой места укусов водой с хозяйственным мылом, потом намажь кожу вокруг ран йодом и наложи стерильную повязку. Я за машиной. Поедем к хирургу.

Наш папуля – отставной полковник. В лоне семьи он обычно мил и кроток, но уж если отдает распоряжения – хочется встать по стойке «Смирно!» и щелкнуть каблуками. Каблуки я уже успела сбросить, но во фрунт все-таки вытянулась, гаркнула:

– Есть! – и побежала в ванную за мылом.

Папуля за минуту оделся и ушел в гараж. Я перевернула вверх дном все шкафчики, но хозяйственного мыла нигде не нашла и на свой страх и риск заменила его собственным туалетным – самым лучшим и дорогим, с маслом апельсина и пачули.

– Ой, щи-иплет! – ныл Зяма, когда я мылила его щиколотки.

– Ой, жжет! – пищал он, когда я разрисовывала их йодом.

– А нет у тебя бактерицидного пластыря с рисунками? – капризничал он, когда я приступила к сооружению стерильной повязки из бинта и лейкопластыря.

Тут я не выдержала и сердито сказала:

– Слушай, если ты не можешь заткнуться и терпеть молча, говори что-нибудь дельное! Расскажи, например, за что тебя собака покусала?

– Я?! – Зяма искренне возмутился. – Да я эту собаку пальцем не тронул!

– А кого-то, значит, тронул, – догадалась я. – И тоже не пальцем?

Бледные щеки братца окрасились нежным румянцем.

– Так, – сказала я с интонацией папы-полковника. – Живо колись, во что ты опять вляпался! Очередная любовная авантюра?