Он пишет: «Мама и я», ставит подпись – «Эстер» – и дату.

– Ну вот. – Мама улыбается. Я смотрю на ее профиль, и на минуту мне кажется, что ее покинули все тревоги. – Вот и первая запись в книге наших воспоминаний.

Это кусочек атласа от моего свадебного платья. Я отрезала лоскуток от подола, там, где никто не заметит. В глубине души я надеюсь, что одна из моих дочерей захочет надеть его на собственную свадьбу…

Платье было ярко-красное. Мне казалось, такое уместнее, чем белое или кремовое, и потом, это мой любимый цвет. Я была уже не первой молодости, когда выходила замуж за Грэга; за две недели до свадьбы мне исполнилось сорок. И конечно, моя невинность осталась в далеком прошлом. Однако в тот день я чувствовала себя красивой как никогда – красивой и полной жизни. Со мной были все, кого я любила или когда-нибудь полюблю.

Мы поженились в августе в замке Хайклиф у самого моря. Я хотела большую, пышную свадьбу, чтобы все было в блестках и сверкало, как мои туфли со стразами. Конечно, я знала, что шестиярусный торт, подносы с малюсенькими канапе и шампанское рекой – это ерунда по сравнению с мужчиной, который наперекор всему берет меня в жены, но такой уж я человек. Я мечтала, чтобы воздух был наполнен ароматом лилий, болтовней и смехом гостей, хотела, чтобы ярко-синее море искрилось при свете дня и каждая изумрудная травинка стояла по стойке «смирно» под улыбчивым солнцем, как на одном из рисунков Эстер.

К алтарю меня вела Кэйтлин. Даже в день свадьбы она до конца не верила, что Грэг искренне меня любит. Когда я сообщила дочери, что встречаюсь с нашим молодым симпатичным строителем, она пришла в ужас. «Мама, он просто жулик, хочет тебя обчистить. Воспользовался твоим отчаянием и развел на секс». А когда спустя всего несколько месяцев я призналась ей, что беременна, то услышала: «Он тебя бросит, вот увидишь». В этом вся Кэйтлин – всегда говорит что думает.

Мы с ней шли к алтарю, держась за руки, как две школьницы. Она, конечно, шикарно выглядела, хотя все еще дулась за то, что я не разрешила ей надеть маленькое черное платье. Вместо него вокруг ее ног легко струился прозрачный шелковый наряд цвета слоновой кости, а волосы – темные непослушные кудри, доставшиеся ей от отца, – мягкой волной обрамляли лицо в форме сердечка.

В зале, где проходила церемония, всю стену занимало окно, выходящее на океан – ярко-синий и искристый, как я мечтала. На горизонте белели крошечные кораблики под парусами, они покачивались на волнах и не подозревали о том, как я счастлива. И все же мне казалось, что эти лодочки, бесконечно далекие, – тоже часть моей свадьбы. И не только они, но и солнце, и звезды… Знаю, звучит слегка бредово, но так уж я себя чувствовала: словно вокруг меня вращался весь мир.

Мы с Грэгом не загорелись идеей написать собственные свадебные клятвы и решили держаться традиционной церемонии. Я смотрела на него, купалась в любви наших гостей, слышала, как Эстер, завернутая в шелка, с померанцевым цветком в волосах, лопочет что-то во весь голос, – и тут поймала взгляд Джулии, моей лучшей подруги. Она одними губами прошептала: «везучая стерва» – достаточно четко, чтобы чиновник из бюро регистрации поднял бровь. Кэйтлин читала «Надгробие Арунделей» Филипа Ларкина. По тому, как Грэг на меня смотрел, было ясно: я выхожу замуж за любовь всей моей жизни. Конечно, я и раньше бывала счастлива, и дочки каждый день дарят мне радость, но в том дне соединилось все. Он был самый-самый счастливый.

Разумеется, я перебрала шампанского и после того, как Грэг произнес речь, решила не отставать от него. Мою следовало бы сократить минут на десять, однако все смеялись, подбадривали меня и охотно позволяли мне «рисоваться», как сказала бы мама, – потому что желали мне счастья. Потом заиграла музыка, и Эстер кружилась без остановки, так что подол ее платья вздымался, словно цветок, а после уснула на груди у бабушки – та сидела в соседней комнате, в тишине, делая вид, будто вовсе не захмелела и не пыталась заигрывать с Мортом, ирландским дядюшкой Грэга. Джулия скинула туфли и танцевала со всеми женатыми мужчинами в зале, хотели они того или нет, а потом привела в ужас молодого официанта, пригласив его на медленный танец.

Мы с Грэгом тоже танцевали всю ночь напролет, кружились и качались из стороны в сторону, задирали колени и трясли руками без остановки, не прекращая смеяться. А потом он подхватил меня и понес по лестнице в спальню, в шутку зовя меня «миз Армстронг», потому что перед свадьбой я спросила, не будет ли он возражать, если я оставлю свою девичью фамилию. Конечно, Грэг не возражал; он сказал, что ему даже нравится быть женатым на «миз». По дороге в номер для новобрачных он шептал на ушко миз Армстронг, как сильно любит ее под любым именем. А под конец, перед тем как заснуть, я подумала: «Вот оно. Вот теперь моя жизнь началась».

Я думала дождаться ее в машине, но затем поняла, что рискую проторчать там весь день. У мамы теперь нарушено чувство времени: секунды кажутся ей часами, и наоборот. В ее конфискованном вишнево-красном «Фиате» очень уютно, и я не хочу идти под дождь, который лупит, как свинцовая дробь. Не хочу, но придется. Это ее последний день в школе, и мама ужасно расстроена. Нужно забрать ее с урока. А по дороге домой, до того как бабушка и Эстер возьмут нас в кольцо, мне придется рассказать ей, что я наделала. Время уходит.

Хотя секретаршу Линду я встречала и раньше, знаю я ее в основном по фееричным маминым анекдотам из школьной жизни. Линда сидит за пуленепробиваемым стеклом, будто мы не в Гилфорде, а в Лос-Анджелесе.

– Привет! – Я улыбаюсь до ушей: только такая улыбка помогает мне выдержать сочувственные разговоры, в которых всегда слышится тихая нотка радости.

– Привет, милая. – Линдины губы сами складываются в грустную гримасу.

После того как врачи поставили маме диагноз, она решила держать его в секрете как можно дольше, и все, даже ее психотерапевт мистер Раджапаске, подтвердили, что это вполне ей по силам. «У вас острый ум, миз Армстронг, – сказал он. – Исследования показывают, что высокий интеллект часто помогает отсрочить болезнь. Умные люди находят способы компенсировать ее симптомы. Следует поставить в известность работодателя, но в целом, если лекарства дадут желаемый эффект, я не вижу причин для кардинальных перемен в ближайшее время».

Мы все были очень благодарны за то, что нам дали время свыкнуться с неизбежным… А потом мама въехала в почтовый ящик на своем чудесном «Фиате» – первом неподержанном автомобиле за всю ее жизнь. Мало того, это случилось у самых школьных ворот. Хорошо, что во время урока, иначе она бы наверняка кого-нибудь сбила. И не сказать, чтобы это случилось по рассеянности – вовсе нет. Мама в тот момент была очень сосредоточенна: изо всех сил пыталась вспомнить, зачем нужен руль.

– Привет, милая, – плаксиво повторяет Линда. – Пришла забрать бедную мамочку?

– Да. – Я улыбаюсь еще ослепительнее, потому что знаю: Линда желает мне добра и не виновата, что от звука ее голоса хочется разбить пуленепробиваемое стекло и вылить чашку холодного чая ей на голову. – Как все прошло, не знаете?