Мы проскакали верхом намного более часа, прежде чем Страшила начал вдруг останавливаться, чтобы обнюхать, облаять все кругом и предупреждающе коротко тявкнуть, как обычно он делал, когда кто-либо приближался к нашему дому в Баур-Кенси. Я шикнула на него, но это не помогло, и я спросила:

— Матушка, ты не можешь заставить его замолчать? Шелковая беспокоится, когда он так тявкает.

Но Каллан не пожелал согласиться со мной.

— Пусть пес лает! Коли он почуял что-нибудь, не худо нас и предупредить.

Нико глянул на Каллана. Каллан слегка пожал плечами, может, хотел что-то сказать, а может, и нет.

— Принцесса! — обратился Нико к Мелли, которой позволили, сидя перед ним, ехать на его каурой лошади. — Пожалуй, тебе лучше пересесть ненадолго в повозку.

— А мне больше хочется скакать вместе с тобой, — возразила Мелли.

— Может, попозже! — уговаривал ее Нико. — Сейчас сделай, как я велю.

И подумать только, Мелли в самом деле перебралась в телегу и уселась, не выказывая ни малейшего недовольства, на колени матери.

— Тебе надо меня этому научить, — сказала я Нико.

— Чему?

— Как заставить Мелли слушаться без воплей и криков.

Он слабо улыбнулся, но мысли его витали где-то совсем в другом месте. Он сидел прямой, как стрела, в седле и настороженно оглядывался по сторонам.

— Я отъеду немного назад, — предупредил Каллан.

Нико кивнул:

— Да, пожалуй, так лучше всего!

Каллан мало-помалу придерживал своего коня, так что тот постепенно отстал от повозки.

Дорога змеилась среди холмов, и некоторое время спустя он скрылся из виду.

— Там кто-то есть? — спросила я Нико и заметила, как напряглась его спина при одной мысли об этом. — Кто-то преследует нас?

— Не знаю, — ответил Нико. — Каллан посмотрит…

Но когда Каллан вернулся, он покачал головой.

— Никого я так и не увидел, — сказал он. — Может, пес почуял какого-то зверя.

— Может, и так! — произнес Нико.

Но все же не захотел посадить Мелли снова на лошадь, и его темно-синие глаза продолжали настороженно блуждать то сзади, то по сторонам, то впереди, а затем вновь сзади. И только когда в вечерних сумерках мы добрались до последнего холма и увидели внизу наш маленький дом, Нико облегченно вздохнул.

Мы попрощались с Пороховой Гузкой и Нико. Каллан остался еще ненадолго — помочь нам распрячь лошадей и разгрузить повозку. Мы впустили лошадей в загон попастись там и поваляться на траве. Овцы и козы — все вместе — разгуливали на воле даже ночью, и хотя куры клохтали, кудахтали и клянчили корм, я хорошо знала, что они сыты. Местер Маунус кормил их, пока нас не было дома. Но в конце концов я все же кинула им несколько пригоршней зерна.

— Я спущусь вниз и заберу Лайку! — предупредила Роза. — Можно?

— Да, — ответила мама. — Иди. Она, верно, истосковалась по тебе!

Лайка была собачкой Розы. Всего лишь годовалая, сохранившая все щенячьи привычки. Так что Роза не решилась взять ее с собой на ярмарку, где Лайка оказалась бы среди чужих людей и животных. К счастью, Мауди не возражала против того, чтобы заботиться о ней, ведь это Мауди подарила в свое время Лайку Розе.

— Можно мне пойти с ней? — спросила я.

— Нам лучше разгрузить повозку, пока не стемнеет, — сказала мама. Но потом все же кивнула: — Ну ладно! Мы успеем! Бегите, но скорее возвращайтесь!

Роза была в ужасном нетерпении и просто идти не могла. Хотя мы обе очень устали, кончилось тем, что весь путь к Мауди мы проделали бегом. И еще прежде, чем добрались до туна, Роза сунула два пальца в рот и оглушительно свистнула. Ну и шум-гам тут поднялся! Ну и вой! Гав-гав-гав, у-у-у-у, у-у-у-у… Да, Лайка истосковалась по Розе, она объявила об этом так громогласно, что вся усадьба Мауди Кенси услышала ее, и она заставила всех дворовых собак тявкать вместе с ней.

Но вот Мауди отворила дверь, и черно-белой тенью, проскользнув у нее меж ног, Лайка вылетела как стрела. Она уже не была щенком, но она прыгнула прямо в объятия Розы, да так, что Роза повалилась навзничь, а потом села — на руках у нее была собачонка.

— Ну, ну! — сухо сказала Мауди. — Она прямо с ума по тебе сходит!

Роза что-то пробормотала, уткнувшись в шерстку Лайки, но слов ее было никак не расслышать. Светло-розовый язычок собачонки облизывал все, до чего мог дотянуться: волосы, рукава рубашки, шею и щеки Розы. А я дико завидовала ей. Пусть я счастливая хозяйка Шелковой и даже Страшилы, ну, во всяком случае, одна из его хозяек, никто из них не встречал меня так, как Лайка, когда я приходила домой.

Мы попрощались с Мауди и, перевалив через вершину холма, отправились домой. Лайка рыскала огромными зигзагами вокруг нас, словно мы были стадом овец, которому она воли не давала. На бегу она так низко стлалась по траве, что живот ее касался земли.

Уже стемнело настолько, что видны были первые звезды. Наш дом стоял в небольшой ложбине, окруженной сплошными холмами, укрывающими его от ветра.

Деревьев здесь было совсем немного, одни березы. А еще росли повсюду кусты можжевельника, так что в тот день, когда нашему дому исполнился год, мы сделали красивую дощечку, которую приколотили над входной дверью, с надписью: «Дом Можжевеловый Ягодник», так он теперь назывался, хотя большинство жителей Высокогорья величали его: «Дом Пробуждающей Совесть».

Мама зажгла лампу в кухне и открыла ставни, так что отсветы от лампы и очага падали на тун. Чуть подальше у подножья холма нас встречал, тяжело ступая, Страшила. В последнее время лапы у него стали не те, особенно когда он долго полежит, да ведь он не был уже молодым псом.

Лайка, вне себя от радости, виляя хвостом, приветствовала Страшилу каким-то пискливым щенячьим тявканьем.

Судя по запаху, мама жарила лук. Ужин! М-м-м!

— О, как я хочу есть! — воскликнула Роза.

— И я тоже!

Вообще-то аппетит у меня сейчас был просто волчий! Все-таки я задержалась на миг на склоне холма и постояла, глядя на наш маленький домик с просмоленными дочерна бревенчатыми стенами и покрытой дерном крышей, на конюшню, на овчарню и на загон, где паслись Кречет с Шелковой. По другую сторону дома цвели фруктовые деревья, те, что в прошлом году посадила мама. Они по-прежнему были совсем малы, и пройдет немало времени, пока они дадут одно или два яблока с каждого дерева. Но белые и светло-розовые цветы сияли, будто снег, осевший на черных ветвях.

— Хорошая была ярмарка! — сказала я. — Но как чудесно возвращаться домой.

— Да! — только и вымолвила Роза.