шокирована тем, что она так же сидит у окна, как и я. Она сидела, подперев рукой голову, и разглядывала мужчин, а мужчины тоже смотрели на нее: все – или почти все. Казалось, что, подходя к этому дому, они что-то чуяли, как собаки нюхом чуют дичь: они вдруг поднимали голову и обменивались с ней быстрым взглядом, точно Франк-масоны. Ее взгляд говорил: «Хотите?» Их отвечал: «Некогда», или: «В другой раз», или: «Ни гроша», или: «Да спрячься же ты, дрянь эдакая». Последнюю фразу произносили глаза отцов семейства.

Ты себе представить не можешь, как забавно было глядеть, как она хлопотала или, точнее говоря, как она работала. Иногда она быстро захлопывала окно, и я видела, как какой-нибудь господин заворачивал в ворота. Она его поймала, как рыбак пескаря. Тогда я смотрела на часы. Они проводили вместе от двенадцати до двадцати минут, никогда не больше. В конце концов эта женщина-паук меня заинтересовала. Кроме того, она вовсе не была безобразна. Я спросила себя: «Как она делает, чтобы заставить понять себя так хорошо, быстро и до конца? Не прибавляет ли она к своему взгляду какого-нибудь движения головой или рукой?»

И вот, я взяла театральный бинокль, чтобы понять, как она это делает. О, это было очень просто: сперва взгляд, потом улыбка, потом совсем маленькое движение головой, которое означало: «Не зайдете ли наверх?» Но движение это было так легко, так незначительно и скромно, что право же надо обладать большим талантом, чтобы делать его так, как она.

Тут я стала себя спрашивать: Не могу ли и я так же хорошо проделать этот маленький жест, такой смелый и вместе с тем изящный: да, ее жест был очень изящен.

Я пошла к зеркалу, чтобы попробовать. Дорогая моя, я его делала лучше, чем она, много лучше! Я была в восторге – и опять подошла к окну. Бедная! Теперь ей не удавалось поймать никого! Никого! Право, дело ее было плохо. Как все-таки это должно быть ужасно: зарабатывать хлеб таким образом! Ужасно – и иногда занимательно, потому что среди мужчин, которые попадаются на улице, бывают совсем недурные.

Теперь все они проходили по моему тротуару. По ее – ни одного. Солнце перешло на другую сторону. Они шли один за другим; молодые, старые, брюнеты, блондины, седые… Среди них я видела очень изящных, прямо-таки очень изящных, гораздо лучше моего мужа и гораздо лучше твоего, т. е. твоего бывшего, ведь ты разведена, теперь ты можешь выбирать. Я говорила себе: «А что, если я им сделаю знак? Поймут ли они меня, порядочную женщину?» И вот, я была охвачена сумасшедшим желанием сделать им знак… Это было ужасное желание, такое, какие бывают у беременных ты их знаешь… им невозможно противиться! У меня они бывали несколько раз. Скажи: не глупо ли все это? Я думаю, что у нас, у некоторых женщин, обезьяньи души. Впрочем, меня уверяли (мне это сказал один доктор), что мозг обезьяны очень похож на наш. Мы вечно должны кому-нибудь подражать.

Когда мы их любим, в медовый месяц, мы подражаем своим мужьям, потом любовникам, подругам, духовникам, если они хороши собой. Мы перенимаем их манеру думать, говорить, их слова, жесты, все это глупо. Наконец, если меня очень тянет что-нибудь сделать, я всегда делаю.

И вот, я себе говорю: «Ну, я попробую на одном, всего на одном, чтобы только увидеть. Что со мной может случиться? Ничего! Мы обменяемся улыбками – вот и все, и я никогда больше его не увижу; а если и увижу, то он меня не узнает; а если он меня узнает, то я, черт возьми, отрекусь!»

Начинаю выбирать. Мне хотелось такого, который был бы очень интересен. Вдруг вижу идет высокий блондин, очень красивый мужчина. Я люблю блондинов, ты знаешь. Я смотрю на него. Он на меня. Я улыбаюсь; он улыбается; я делаю движение… о, еле-еле, еле-еле; он отвечает кивком головы: «да» – и входит. Дорогая моя! Он входит в парадный подъезд. Ты себе представить не можешь, что происходило во мне в эту минуту! Я думала, что сойду с ума! О, какой ужас! Ты подумай, ведь он будет говорить с прислугой! С Жозефом, который всей душой предан моему мужу! Жозеф, конечно, подумает, что я давно знакома с этим господином. Что делать? Скажи! Что делать? Он должен сейчас позвонить, сию секунду! Ты скажи, что делать? Я подумала, что всего лучше было бы бежать к нему навстречу, сказать ему, что он ошибается, упросить его уйти. Он сжалился бы над женщиной, над бедной женщиной! И вот, я бросаюсь к двери и открываю ее как раз в тот момент, когда он уже поднес руку к звонку.

Я пролепетала, совсем как сумасшедшая:

– Уходите, уходите, вы ошибаетесь, я честная женщина, я замужем. Это была ошибка, ужасная ошибка; я приняла вас за одного знакомого, на которого вы очень похожи. Сжальтесь надо мной!

И вот, милая моя, он начинает смеяться и отвечает:

– Здравствуй, моя кошечка. Мне, видишь ли, известна твоя история. Ты замужем, значит – два луидора вместо одного. Ты их получишь. Ну, покажи мне, куда идти.

И он меня толкнул, потом запер дверь; я стояла перед ним испуганная, а он поцеловал меня, обнял за талию и заставил войти в гостиную, которая была открыта. Потом он стал все разглядывать, точно какой-нибудь судебный пристав, и сказал:

– Черт подери, у тебя очень мило, очень шикарно. Ты должно быть, сейчас в большом затруднении, если работаешь при помощи окна!

Тогда я начинаю его умолять:

– О, уходите, уходите! Сейчас придет мой муж! Он придет сию секунду, это его время! Я вам клянусь, что вы ошибаетесь!

А он спокойно мне отвечает:

– Ну, красавица, довольно этих фокусов. Если придет твой муж, я ему дам сто су, чтобы он шел напротив.

Заметив на камине карточку Рауля, он меня спросил:

– Вот этот твой… а… твой муж?

– Да, это он.

– Довольно красивая рожа… А это что такое? Твоя подруга?

– Это была твоя фотография, дорогая моя. Знаешь, в бальном платье? Я уже сама не знала, что говорю, и прошептала:

– Да, это моя подруга.

– Очень хорошенькая! Ты меня с ней познакомишь?

И вот, часы начали бить пять, а Рауль каждый день возвращается в половине шестого! Ты только подумай, что было бы, если бы он вернулся раньше, чем тот ушел? Тогда… тогда… я потеряла голову… окончательно… я подумала… Я подумала… что… что было бы лучше…