Эти слова написаны более чем за десять лет до президентских выборов-2016, и они до жути точно описывают культурный ландшафт при Трампе, когда истина все больше «в глазах смотрящего», факты легко перетасовываются и вообще они – социальный конструкт, мы словно бы перенеслись в перевернутый мир, где оказались выворочены наизнанку все прежние представления и отношения.

Республиканская партия, некогда оплот поборников холодной войны, и Трамп, пришедший к власти под лозунгом «закон и порядок», отмахиваются от угрозы, которую представляет собой российское вмешательство в американские выборы, а республиканские члены конгресса поговаривают о тайном заговоре в недрах ФБР и Министерства юстиции. Подобно иным представителям контркультуры 1960-х годов, новые республиканцы отвергают рационализм и науку. В первом раунде культурных войн многие из «новых левых» отвергали идеалы Просвещения как атавизм прежнего патриархального и имперского мышления. Теперь на идеалы разума и прогресса набросились правые, увидев в них проявление либерального заговора, направленного на подрыв традиционных ценностей, или же подозрительную примету яйцеголового элитизма. Параноидальные страхи насчет правительства все более смещались от левых, которые винили военно-промышленный комплекс в развязывании Вьетнамской войны, к правым: тролли альт-райтов и республиканские члены конгресса теперь дружно винят так называемое «глубинное государство» в злоумышлении против президента.

Сторонники Трампа во время избирательной кампании подавали себя как мятежную, даже революционную силу, которая сражается за вытесненных на обочину избирателей. Язык этой кампании до странности напоминал риторику радикалов шестидесятых годов: «Мы постараемся испортить игру стакнувшимся богачам, крупным корпорациям и владельцам СМИ», – заявил на одном из своих выступлений Трамп. А в другом выступлении он призывал полностью обновить «коррумпированный и непригодный политический истеблишмент».

Еще удивительнее, как правые популисты присваивают аргументацию постмодернизма, воспринятое им философское опровержение объективности – на протяжении десятилетий эти школы идей ассоциировались с левыми и с теми академическими кругами, которые вызывают глубочайшее презрение у Трампа и его сотоварищей. Зачем обращать внимание на эти зачастую довольно сложные высказывания ученых? Можно с уверенностью утверждать, что Трамп никогда не заглядывал в труды Дерриды, Бодрийяра или Лиотара, и едва ли вина за распространившийся в стране нигилизм лежит на постмодернистах. Тем не менее какая-то упрощенная версия их идей проникла, видимо, в популярную культуру и была подхвачена заступниками президента, которые с помощью релятивистских аргументов оправдывают его ложь; была подхвачена также деятелями правого крыла, которые ставят под вопрос эволюцию, отрицают реальность климатических изменений или распространяют альтернативные факты. Даже Майк Чернович, известный конспиролог и тролль альт-райтов, прибег к постмодернизму в интервью 2016 года для The New Yorker: «Послушайте, я познакомился в университете с теориями постмодернистов. Если все – нарратив, то нам нужны альтернативы на замену господствующего нарратива, – заявил он и добавил: – А по мне и не скажешь, что я читал Лакана, верно?»

С 1960-х годов обвально падала вера в институты и официальные нарративы. Отчасти скептицизм представлял собой необходимую поправку, рациональную реакцию на катастрофы Вьетнама и Ирака, на Уотергейт и финансовый кризис 2008 года, на культурные предрассудки, издавна заражавшие все, от преподавания истории в начальной школе до несправедливостей судебной системы. Но произошедшая благодаря Интернету демократизация информации принесла не только захватывающие дух инновации и возможности для предпринимательства, но и целый каскад дезинформации и релятивизма, вплоть до нынешней эпидемии фейковых новостей.

Ключевую роль в обрушении официальных нарративов в академическом мире сыграла совокупность идей весьма широко понимаемого постмодернизма, который был занесен в американские университеты во второй половине ХХ века через посредство таких французских мыслителей, как Фуко и Деррида (а они, в свою очередь, в долгу перед немецкими философами Хайдеггером и Ницше). В литературе, кино, архитектуре, музыке и живописи концепции постмодернизма (подрыв нарративных традиций, уничтожение границ между жанрами, между поп-культурой и высоким искусством) несли свободу, а порой и преображение и породили в итоге широкий спектр новаторских произведений таких художников, как Томас Пинчон, Дэвид Боуи, братья Коэн, Квентин Тарантино, Дэвид Линч, Пол Томас Андерсон и Фрэнк Гери. Однако стоило применить постмодернистские теории к социальным наукам и к истории, и всевозможные философские выводы, как желанные, так и непредусмотренные, рикошетом разнеслись по нашей культуре.

Существует множество различных изводов постмодернизма и множество различных истолкований, но в самом широком смысле постмодернистский дискурс отрицает объективную реальность, существующую независимо от человеческого восприятия, и утверждает, что знание проходит через искажающие фильтры класса, расы, гендера и иных переменных. Отвергая возможность объективной реальности и подставляя вместо истины понятие точки зрения и перспективы, постмодернизм сакрализует принцип субъективности. Язык также считается ненадежным и неустойчивым (между сказанным и подразумеваемым непреодолимый разрыв), и даже отвергается сама мысль, что люди могут действовать как полностью рациональные и автономные существа, ибо каждый из нас, сознает он это или нет, сформирован конкретной эпохой и культурой.

Долой надежды на консенсус. Долой представление об истории как о линейном нарративе. Долой большие универсальные или же трансцендентные метанарративы. Просвещение, к примеру, сбрасывается многими левыми постмодернистами со счетов как евроцентричное или же доминантное прочтение истории, увековечивающее колонизаторские или капиталистические представления о разуме и прогрессе. Отбрасывается и христианский нарратив искупления, и марксистский путь к коммунистической утопии. Для некоторых постмодернистов, по наблюдениям писателя Кристофера Батлера, уже и аргументы ученых – «всего лишь квазинарративы, состязающиеся со всеми другими за внимание публики. Они не могут претендовать на идеальное или надежное совпадение с реальностью. Просто еще одна форма вымысла».

Миграция постмодернистских концепций из академического мира в политический мейнстрим – еще одно свидетельство того, как сильно и неожиданно мутировали культурные войны (так именовались громогласные споры 1980–1990-х годов о расовых, религиозных и гендерных вопросах и наполнении школьной программы). Теракт 11 сентября и финансовый кризис 2008 года, как считали, вывели эти споры из поля внимания, и во второй президентский срок Барака Обамы появилась надежда, что культурные войны или хотя бы их наиболее вредоносная форма пойдут на спад. Законодательство по здравоохранению, Парижское соглашение по климату, стабилизация экономики после краха 2008 года, однополые браки, попытки исправить изъяны уголовного суда – хотя требовалось еще множество существенных реформ, значительная часть американцев уверовала, что страна хотя бы ступила на прогрессивный путь.

В книге «Война за душу народа» (2015) историк Эндрю Хартман пишет, что традиционалисты, «сопротивлявшиеся назревшим в шестидесятые переменам в культуре» и «идентифицировавшие себя с нормативным американизмом 1950-х», видимо, проиграли культурные войны 1980–1990-х годов. К началу XXI века, писал Хартман, «растущее большинство американцев приняло, и даже с радостью, то, что в этот момент казалось новым образом нации. В свете этого нового понимания культурные войны конца ХХ века рассматривались как период адаптации: в борьбе и страданиях рождалась новая культура. Эти войны вынудили американцев, даже консервативных, признать происходящие в жизни страны перемены. И хотя признание часто принимало форму недовольства, недовольство становилось первым шагом к смирению, а то и полному принятию».