из капкана. — Но мы каждый раз старались ещё сильнее, чем предыдущий. Чтобы всё получилось. Чтобы однажды ты родила маленькую копию себя или меня.

Нос перестал дышать, и я шмыгала им всё сильнее.

— Ты так была одержима идеей, что раз за разом продолжала идти вперёд. Как сумасшедшая. Ты не успевала отойти от одной гормональной терапии, как бросалась в другую. Тебя штормило из стороны в сторону, но ты долбила в одну точку, как будто это могло что-то изменить.

Голос у Матвея холодный. Твёрдый. И от этого, от другой стороны проблемы, которую он видел в моей маниакальности, становилось жутко.

— Ты даже не слышала, когда я просил остановиться. Бросить. Уехать отдохнуть. Ты насиловала себя постоянно таблетками. У тебя вся задница в синяках была от уколов.

Нет. Не так всё было.

Я просто хотела, чтобы был ребёнок. Венец любви. Квинтэссенция. Самое большое счастье, которое может быть у двоих любящих людей.

— Других же способов нет. Надо себя доводить до сумасшествия…

Матвей отступил от меня и теперь его шёпот не проходился наждаком мне по нервам. Муж сделал шаг назад и прикрыл рот ладонью.

— Ты обо мне хоть раз подумала? — он запустил пальцы в волосы. Пошатнулся, ударившись плечом в холодильник. — Ты хоть раз спросила, нужен ли мне был этот ребёнок уже после первой неудачи? Ты вообще представляешь, что я пережил? Не из-за беременностей. А из-за тебя…

Я сползла по стене на пол. Отказывалась верить, что всё это время Матвей ненавидел и не собирался иметь детей. Со мной.

— Ты знаешь, как это жить с самоубийцей? А беременности я считаю самоубийством. Ну не даёт нам бог детей. Ну, бывает такое…

Он ударил дважды кулаком в стену и по инерции третий раз. Уже ладонью.

— Я боялся уйти на работу. Мне казалось, что как только дверь за мной закроется, ты себе вены вскроешь или удавишься на батареи. Я, чёрт, убрал всё острое, и я не про специи…

Матвей снял пиджак и бросил его комком в коридор. Расстегнул манжеты рубашки и закатал рукава до локтя. Вернулся ко мне и присел на корточки.

— Ты понимаешь, что особенно после последнего раза я боялся, что ты не переживёшь? Ты представляешь, что значит смотреть, как твоя любимая умирает. Как её ломает, как выворачивает суставы, как скручивают ночью судороги. Даже когда ты была здоровой, я помнил всё это. Я смотрел в твои глаза и видел одну лишь смерть. Ты её словно баюкала в руках. Ты так хотела её.

Мне кажется, ещё немного и у Матвея случится истерика. Его губы подрагивали, и я хотела вцепиться пальцами в плечи супруга, чтобы развеять все страхи, но вместо этого я холодно, с садизмом мясника спросила:

— И поэтому ты сделал ребёнка той шлюхе?

Матвей отшатнулся как от удара. Я замечала, как бледнеет его лицо. Как в одно мгновение он стареет разом на пять лет. Как возле губ появляются морщинки оттого, что он часто хмурится. Смотрела и всё равно хотела получить ответ.

Матвей выдохнул и с нотами сарказма уточнил:

— После стольких лет брака ты поверила какой-то лохудре, а не супругу?

Слова как заточенные лезвия влетели мне в сердце и пригвоздили прямо к стене, через рёбра и спину. Я замерла не в силах подавить в себе чувство вины.

— Я никогда так не поступил бы с тобой. Я вообще не знаю откуда эта дура вылезла.

Глава 9

Перед глазами разноцветные круги, и я пытаюсь поймать каждый. Я цепляюсь пальцами за тонкие неуловимые нити, но почему-то постоянно нахожу Матвея. Я держусь за него изо всех сил, не понимая, что больше желаю оттолкнуть.

Он врёт.

Всё врёт. Все предатели всегда будут спасаться враньём.

Девка пришла прицельно. Она знала к кому шла. И Матвей знал её.

Она не ошиблась квартирой. Она узнала меня. Она узнала его.

Все друг друга узнали.

Только мне ещё и больно было.

Я сомкнула зубы до хруста, чтобы успокоить внутри себя тремор, который растекался по телу дрожью и чём-то очень нехорошим. Почти губительным для меня.

— Она знает тебя, — шёпотом на границе слуха сказала я Матвею, и он отшатнулся от меня.

— Я не помню… не было никогда такого… — слишком неуверенно, но эта неуверенность даёт мне право думать, что всё может, окажется дурной сказкой.

— Она знает, что я не могу родить. Что я… — тут горло схватывает железный обруч, и я стараюсь произнести это слово, по буквам выдавить из себя. — Дефектная…

Матвей бросается ко мне, кутает в своих объятиях, сжимает.

— Ты не говори такое дерьмо… — он сам задыхается словами. — Не смей, Ксю… Ты идеальная во всём. Во всём понимаешь…

Я не понимала. Я грызла себя всё это время. Я неполноценна. Сломанная где-то внутри, поэтому у нас ничего никогда не получалось. Мнимое здоровье, с которым не ставят бесплодие.

Только я была уверена, что нездорова. Совсем.

Что-то во мне было не так.

— Ты самое настоящее чудо, которое может случиться в жизни… — убеждал Матвей. — Кис-кис я не мог тебя предать. Не мог, понимаешь… Кис…

Больно.

Мне казалось, что оправдания Матвея только сильнее разжигали костёр ненависти к себе. К своему телу, которое неспособное было на изначальную свою женскую задачу.

Все годы я молила, просила, уговаривала, шантажировала мироздание, чтобы просто стать матерью. Понимать, осязать, чувствовать, что я могу создать жизнь.

Но нет.

Проклятие моё в том, что, даруя одно, мироздание отбирало другое. Карма.

Получи самого лучшего мужчину, но не имей возможности однажды услышать детский крик, аромат сонный и молочный от макушки ребёнка, первые шаги…

Только вот и мужчина подкачал.

Со всех сторон я сейчас платила за свою счастливую жизнь.

— Ксю, не бросай меня… Такого не могло быть… Эта девка…

Он даже её по имени не называет. Она для него какая-то девка. Это ли не знак? Знак, что всё было — прошло, и для Матвея не имеет значения никто иной кроме меня. Это ли не знак, что прощение существовало всегда?

— Чуть больше месяца… Я не помню… — Матвей дышит на мои ладони, чтобы согреть их, чтобы кровь, которая остывала всё это время, снова побежала по венам. — Она говорит, что это было в баре. Или в клубе. Или… Ксю… я не делал этого…

Я не помню, чтобы последнее время Матвей вообще куда-то отлучался. И ещё вечером. Я всё время дома. И после работы мы либо были дома, либо гуляли, либо