Цвета синий, зелёный.

– Бери меня, запрыгивай на спину, обвивай ногами, проникай в жилы, растекайся по мне синей кровью, вгрызайся белыми зубами, разливайся горячим потоком, стекай по буграм моих мышц к земле и становись ею. Прорастай во мне, поднимайся к моим коленям гибкой травою, оплетай меня, ешь моё мясо, расти на мне и раскрывайся бутоном, созревай и умирай маленькой птичкой в моих сильных ладонях. Я буду любить тебя.

Он касался рукою пола, и на другом конце океана просыпались хищные звери, поднимали головы к звёздам, посылали сигналы в Космос.

А когда солнце вставало и заливало мир светом, она пряталась под кровать, где пыль и красный паркет, замирала червивой мумией, замерзала снегуркой, куклой.

А он пятился в угол, поднимался к потолку, сжимался высохшей кожей и замирал там неслышной тенью, сгорал в утреннем свете, осыпался пылью за шкаф – вот почему там всегда так пыльно.

Цвет белый.

А на кровати просыпались двое. Они открывали глаза, потягивались, и чесались, и смотрели друг на друга, и говорили «привет», пряча зубы и мечтая о чашке кофе, зубной щётке. Они опускали ноги и руки и ставили их на Землю.

И когда они касались пола – в этом мире ничего не менялось.

Она была маленькая, как ребёнок. Сколько ей было нужно? От половины бокала вина она хмелела, становилась весёлой и неразборчивой. Память, правда, не теряла никогда, а хорошо бы.

Костик всегда делил вино сам и наливал ей первой и сразу много. Только если в компании была его жена Милана, тогда про Ваську как-то забывали, как будто намеренно, чтобы она знала разницу, как это – быть второй.

Но Милана не только работала, как мы, лоботрясы, но и училась на вечернем отделении университета и поэтому в компании появлялась редко.

Об этом все знали. О спортивном интересе Костика: напоил и потащил в кусты. Все знали, но молчали. Никто не мог поверить, что Васька против, что ей это не нравится. Я, может, тоже не верил, но знал, что это неправильно, только не с ней, и поэтому, как только разливалось вино, выключался свет и в комнате, на поляне, у костра или у реки становилось уютно, а разговоры казались липкими, я был на страже. Как придурок, я ходил по кустам, включал свет в прихожих, в туалетах и кладовках и с поддельным недоумением на лице восклицал: «Ох, извините, я и не думал, что кого-то потревожу!». Хотя за месяцы подобной охоты мог бы уже поменять текст на «туки-туки, Василиса, туки-туки, Костик!».

Я знал, что у них ещё ничего не было, я всегда заставал её полураздетую, в распахнутой блузке или в задранной до макушки водолазке, а он всегда ещё был одет. Всегда. Были бы они куда опытнее или старше, точнее, была бы Василиса куда опытнее, за то время, пока я их искал, они бы успевали всё сделать два раза. Но нет. При упоминании слова «любовь» у Васьки щемило в сердце, а не в трусах, поэтому я всегда успевал им помешать.

Пытался ли Костик меня бить? Нет. И не только потому, что я почти калека – некрасивый, хромой, часто с костылями, нет, больше всего он боялся, что я расскажу правду Милане. Говорила ли со мной Васька? Да. Она рассказывала мне о своей любви, не к Костику, конечно же. И не ко мне. Она безответно любила нашего общего друга, достойного, но равнодушного к ней парня. О том, что происходило в кустах после выпитого вина, она предпочитала молчать. Я же понимал, что в темноте, в тумане опьянения, в тяжёлой боли неразделённой любви она даже думала, что это неплохая идея – переспать хоть с кем, да хоть с Костиком, хоть стоя, хоть на консервах в кладовке или на холодном унитазе в общественном туалете, лишь бы уже отстал и лишь бы уже лишиться этой иллюзии о добрых принцах и принцессах, о том, что чувства сильнее похоти, сильнее смерти.

А потом Милана покрасила волосы в какой-то радикальный цвет, и они поссорились с мужем. Был скандал и почти развод.

– Она меня позвала в бар, – рассказала мне Васька по телефону, – плакала и просила, чтобы я рассказала ей всё, что знаю, о Костике с детства, с кем и когда, мол, мы росли в одном дворе, ещё и работаем вместе, мне виднее. Клялась, что это последняя капля, что он её недостоин, что ей только нужно точно знать об изменах.

– И ты, дура, рассказала?

– Да, про всех, кроме себя. Язык не повернулся. Да и не было у нас ничего.

– А кто поверит?! Если уже говорила правду, надо было до конца сказать или молчать, не лезть.

* * *

– Я об этой сучке даже слышать не желаю! – заявила мне Милана при случае. – Мне Костик всё рассказал. Почему она о себе не рассказала, гадина?

– Так ей стыдно было.

– Стыдно? – Милана бросила трубку в недоумении и уехала с Костиком в Италию в примирительное путешествие.

Я тоже уехал, получил грант на обучение, затем стаж в газете в Америке. Но мы не могли не вспоминать тот случай, так как Василису стёрли в порошок и, кроме меня, у неё никого не осталось.

– Она сразу к нему побежала. С правдой. Я в ванной сидела, она звонит, спрашивает: «Это правда?» – я и отвечаю: «Да».

– А что правда-то?

– А какая разница? Я так плакать хотела, что и говорить не могла.

Васька не жалуется, я далеко, через океан плохо слышно, а может, плачет?

* * *

Ваську с работы уволили стараниями Костика, да и вся команда приложилась. Ей просто объявили бойкот. Ну да, по кустам таскалась с женатым мужчиной, а потом ещё и трепалась обо всех: о секретарше генерального, о региональных менеджерах, о похотливой дуре из отдела косметики и холодной красавице Вике – жене поставщика. Все против неё ополчились, и, несмотря на то что работала она лучше других, её уволили с позором, без записи, без рекомендации, так что начинать пришлось с нуля. И она начала.

* * *

Я приезжал иногда в родной город. С Миланой тоже встречался, но наедине – никогда. Хоть Костик и не любил меня люто и знал, что я безобидный, но вдвоём с женой не оставлял, и я не понимал, почему, какое удовольствие он находит в общении со мной? В обсуждении раковых больных и детских домов, приютов для алкоголиков и прочей дребедени, которой занималась Милана и которая заинтересовала и меня как журналиста. Только через 10 лет после того скандала и изгнания Василисы я встретился с Миланой один на один случайно в баре – всё такая же красавица, всё так же замужем за Костиком, всё так же добра. Костик возглавил ту фирму, из которой когда-то выгнали Василису. Милана мужу во всём помогает, хотя были у них скандалы и ловила его на горячем, но он всё отрицал, как и положено, отрицал долго и упорно, и Милана после скандалов, попыток покончить с собой и торжественных последних, самых железных клятв прощала и вновь обретала смысл жизни. Милана была по-настоящему доброй, незлопамятной и преданной, да?