– Не хотите пригласить меня к себе в номер?

– Всегда! – говорит Дима, еще до конца не осознавая, что происходит. – Прайс?

– Десять – за ночь, три – за час.

– Ой, солнышко, я бы и двадцать, только… – разводит Дима, почти с облегчением.

Девушка смотрит спокойно, голова чуть набок, нижняя губа закушена.

– Полторы за час.

– Да, – вдруг говорит Дима. – Да-да, конечно. Буду рад. Да. Мой номер…

– Вижу, он на карточке. Она ведь ваша? Буду минут через пятнадцать.

И отворачивается к экрану.

С ума сойти!

Выйдя из лифта на пятом этаже, Дима идет по коридору, абсолютно пустому, застывшему от той ошеломленности, которую проносит по нему Дима. Никаких мыслей, только фраза из анекдота: «Ничего себе, за хлебушком сходила!» И жжет неведомо откуда выскочившее у него нелепое «прайс?» – Киса Воробьянинов, блин!

Господи, что бы он сейчас отдал за то, чтобы не было этой безобразной сцены в ресторане – «зырянка», «прохладный взгляд», «угрюмая мощь» и прочий пьяный бред.

«Третьим будешь, дедуля?» – «Будет-будет! Куда он денется!»

При этом Дима почти деловит и стремителен. Отмечает, что в номере порядок. Пускает горячую воду в ванной. Есть время, или… Нет, надо успеть. И Дима лезет под душ. Потом растирается полотенцем и прислушивается. Да нет, уложился в семь минут, – не мог он пропустить ее стук в дверь. Дима надевает свежую рубаху. Кровать огромная, как раз для. Перекладывает деньги в потайной карман портфеля – мало ли что. Полторы тысячи – на стол, под том «Архивного вестника». Документы, билеты смахивает в ящик прикроватного столика. У Димы нет презерватива, но, скорей всего, есть у нее.

Включил телевизор, приглушил звук, вырубил верхний свет. Встал у окна.

Метель закончилась. Ясно видны крыши домов – кирпичных многоэтажек пятидесятых-шестидесятых годов. Еще светят их окна. А снизу двор, оттуда горит «Флоренция». Нормально, думает он, наблюдая багровый отсвет ее букв на залепленном снегом стекле.

Пятнадцать минут прошли уже точно.

…Прошло почти двадцать пять минут. Или это шутка такая была?

Тридцать пять минут.

И Дима наконец чувствует, как отступает этот морок. Как будто дышать легче стало. До чего ж нелеп ты в этой роли. Жалок. Отвратителен. С мазохистским наслаждением Дима перебирает все проделанное им в последний час – вот тебе, придурок, смотри! Запоминай, чего тебе нельзя делать… Вот сейчас бы водки хряпнуть. Но водки нет. И Дима идет в просторный холл своего номера к холодильнику, там должны быть сок и вода.

Дима берется за ручку дверцы холодильника и слышит тихий стук в дверь. Сердце его счастливо срывается с места:

– А я уже думал, вы не придете, – слышит Дима свой голос.

В приоткрытой двери стоит та самая девушка.

– К вам не так просто, – говорит она, входит, ставит сумочку на холодильник, сбрасывает на подставленные Димой руки шубку.

Он пристраивает шубку на вешалку в шкаф. Жест хороший, расслабляющий – он принимает гостей. Она же буднично, как домой вернулась, наклоняется расстегнуть молнию и снять сапожки. Узкая ступня в темном чулке становится на пол.

– Наденьте тапочки, – Дима сбрасывает свои шлепанцы.

– А ты?

– Бери-бери, мне приятно будет. – Диме другое приятно, ее «ты». Видимо, вот этой интонации требует их ритуал.

Она вставляет узкую ступню в шлепанцы, привезенные Димой из Москвы.

– Как на лыжах, – говорит она. – Представьтесь, пожалуйста.

– Дмитрий Андреевич, или просто Дмитрий.

– А я Карина, – она протягивает руку за сумочкой. – Ну что, Дима, приглашай в номер.

Все-таки голос чуточку напряженный, но проходит она легко, как бы непринужденно, сумочку кладет на прикроватную тумбочку, оглядывает комнату, задерживается у стола с телевизором, снимает и кладет перед ним часики.

Он чувствует, как рад ее приходу. Даже безотносительно к… Вообще, рад.

– Чего интересного рассказывают? – кивает девушка на экран включенного телевизора.

– Кафе новое открыли, мусор из двора на Комсомольском проспекте вовремя не вывозят. Предлагают купить стальные двери «Благовест».

– Да, у нас город тихий. А номерок ничего. Ты здесь куришь?

– Да-да, конечно,

Она опускается в кресло, достает сигарету, ждет, когда он щелкнет зажигалкой. Закуривает, не отрывая глаз от эстампа с изображением букета сирени.

– Эстампики так себе, – говорит он.

Она кивает. Он тоже закуривает. Пауза. Теперь она смотрит в телевизор. Он поднимает пепельницу. Подносит. Она стряхивает пепел и снова смотрит на экран. На лице проступает как будто изнеможение.

Ну и что дальше? Девушка как будто выпала из времени.

– Слушай, – говорит он, осторожно подбирая слова, – что-то не так? Если тебе не по себе, можешь просто посидеть, отдохнуть.

– Нет-нет, что ты, – говорит она и гасит сигарету. – Я в ванную.

– Ага, – он открывает дверь ванной. – Вот это полотенце чистое, а вон те…

– Да-да, – говорит она, не слушая, – я быстро.

Шорох душа. Он стоит у окна.

Из трубы черного одноэтажного домика на дне двора встает столб дыма. Значит, ветер утих. Или потому что двор? Ползущая внизу машина протягивает перед собой овал оранжевого света.

Шум воды в ванной наконец стихает. Дима торопливо сбрасывает брюки, заворачивается в простынь и гасит свет. Немного полежав, включает маленькую настольную лампу у кровати и переставляет ее со столика на пол. В номере полумрак. Ее все нет. Холодно. Действительно холодно. Но он встает, ему хочется встретить ее стоя.

Дверь ванной открывается, оттуда идет девушка. Бедра и грудь завернуты в полотенце, Дима видит обнаженные ноги, длинные тонкие руки. Черные волосы распущены. Легкий запах пара и шампуня.

Она останавливается в шаге от Димы. И он, как во сне, продолжая ее движение, протягивает руки и трогает сырое полотенце. Полотенце тяжело разворачивается и падает на пол. Перед Дмитрием Андреевичем обнаженное женское тело. Про такие тела он давно забыл. И это он, Дмитрий Андреевич, делает движение обнять его, и тело это послушно подается к нему, обжигая своим жаром – и у Димы на мгновение что-то происходит, как будто он, летящий с горы на лыжах, застывает; он разглядывает начало движения, которым тело двинулось навстречу, подчиняясь его жесту, и чувствует сейчас, твердо знает, что вот это не обманывает, это поверх всего, поверх их взаимной неловкости и двусмысленности ситуации. Телу нет дела до твоих заморочек. Стараясь удерживать себя от автоматического жеста – поцеловать, Дима трогает губами ее плечи, шею, ухо.