Операция по спасению проходила по заранее разработанной технологии:

– обезболивание тела путем внутреннего возлияния;

– заведение канатов под руки с последующим соединением со стропами хват-тали;

– поступательный подъем тела с попеременным перебиранием складок жира живота в районе соприкосновения с горловиной люка силами команды…

Технология была замечательной, и через десять минут тело зависло над злополучным котлом. Особых признаков жизни оно не проявляло, как, впрочем, и признаков смерти.

Отсутствие в те годы общедоступных и неприхотливых фотоаппаратов не позволило запечатлеть это историческое событие на пленке, но в назидание потомков его будут часто вспоминать ветераны флота, закусывая очередную рюмку водки картошкой, жареной на настоящем домашнем сале.

Окончательно в себя Киреев пришел только через два дня. Все это время Железный мысленно себя успокаивал: «Все в порядке. Ничего не произошло…». Но запах солидола, исходящий от его тела напоминал об обратном. От него не удалось избавиться ни одеколоном «Шипр», ни луковым отваром, ни даже дикой смесью ароматических трав, настоянных на керосине. С каждой попыткой запах только усиливался, приобретая новые оттенки, и принося глубокое разочарование.

Киреев сидел на диване и… распространял крепкий аромат сгоревшего лука, поджаренного на солидоле с полынью и тархуном. Его израненная душа жаждала отмщения. Так издеваться над инспектором Регистра не позволял себе никто и никогда. Чем больше он ненавидел старшего механика, тем сильнее убеждался, что с этим Петровичем он уже был знаком раньше. Голос, походка и, главное, ухмылка кого-то сильно напоминали, и это еще больше раздражало Киреева.

На третий день он вновь появился на злополучном судне. На этот раз намерения Киреева были более чем серьезны. Дело в том, что подписанный им во время прошлого визита документ без опломбирования котла представлял разве что каллиграфический интерес. Пломбиратор мирно лежал в нагрудном кармане спецовки, не собираясь его покидать ни под каким предлогом.

Первым, кого обнаружил Киреев на борту, был кочегар-орденоносец Гранитов. Он сидел на корме в компании с судовым кобелем ПЖ. Найдя достойного слушателя, кочегар делился с ним воспоминаниями о тов. Кагановиче, периодически демонстрирую кобелю справки за подписью замполита и врача. Судя по гардеробу, Гранитов пребывал в состоянии душевной эйфории не менее трех дней. Портретное сходство с прежним орденоносцем еще угадывалось, но с каждым последующим рассказом все больше отдалялось от оригинала. Состояние кочегара насторожило Киреева. На этом судне, как в тылу врага, его могла поджидать очередная предательская ловушка, но единственный человек способный оказать помощь был самым подлым образом выведен из строя.

В каюте старшего механика сидел Петрович и молча ел до боли знакомую жареную картошку. Ни сковорода, ни ломтики хорошо прожаренного сала, как прежде, Киреева не возбуждали, но желание победить врага на его территории было так велико, что рука сама потянулась к вилке.

При правильной организации общественного питания завтрак необходимо съесть лично, обедом поделиться с другом, а ужин – отдать врагу. Но этого шанса старшему механику Киреев решил не оставлять. Поглощение картошки давалось ему с трудом. Собираясь комками в районе гортани и тяжело падая в пищевод, картофель явно противился процессу пищеварения. Организм отвечал ему тем же, препятствуя проникновению продукта внутрь тела, но благодаря героическим усилиям воли первые две сковороды медленно опустели. Непочатая бутылка водки сиротливо маячила в углу стола. Петрович хищно смотрел на пломбиратор, кокетливо выглядывающий из нагрудного кармана Киреева, но ответная реакция не наступала.

При появлении второго механика с очередной сковородой, Киреев посмотрел на часы:

– Вы пока не убирайте, – впервые заговорил он, – вернусь из театра – договорим…

Часы показывали без четверти шесть. Конечно, в театр с женой Киреев успевал, но ходовые испытания котла без пломбы заканчивались не начавшись. Оставшись в гордом одиночестве, Петрович схватился за голову. Поза старшего механика не претерпела никаких изменений вплоть до возвращения инспектора Регистра.

– На чем мы остановились? – иронично спросил Киреев.

Петрович откупорил бутылку и наполнил прозрачной жидкостью два стакана.

– Твоя взяла, – обреченно произнес он, – Буксир, дай пломбиратор…

Последний раз «Буксиром» Киреева называли еще до войны, на выпускном вечере мореходного училища. Голос, походка и ухмылка возвращались к нему из далекого прошлого.

– Ты кто?!! – растерянно спросил инспектор.

– Крикунов, – на глаза Петровича накатили слезы, – Степан я…

– Но ведь ты… там…

– Там – Гришка, а я – здесь…

Не вписывающаяся в наш рассказ сцена встречи двух старых друзей имела длительное продолжение. Скажем только, что к утру, Петрович пытался вернуть Железному с таким трудом полученный Акт, а инспектор – подарить другу номерной пломбиратор… Так, благодаря крепкой мужской дружбе, судно своевременно вышло в море, взяв курс на Новороссийск. Пенящиеся черноморские волны уносили наших героев к новым веселым приключениям.

Между прочим, кочегар-орденоносец Гранитов из запоя так и не вышел. В состоянии ручной клади его отправили обратно пассажирским теплоходом. Придя в сознание, он лицом к лицу столкнулся с местным буфетом. Человеческий облик был утрачен окончательно до полного прободения язвы. Операция была проведена судовым врачом под естественной анестезией. Успеху хирургии способствовало полное отсутствие в желудке остатков пищи и продуктов её разложения в сочетании с постоянной промывкой пищевого тракта крепкими антисептическими веществами.

«Председателю парткома

управления флотом

тов. Сидорено К.К.

Служебная записка.

11.08.54 г. на судне в праздничной обстановке вручен партбилет матросу Пронько Г.Г. Мероприятие имело продолжение в кают-компании, после чего виновник торжества был доставлен в каюту для отдыха.

Утром 12.08.54 г. вышеупомянутый Пронько Г.Г. прибыл в мою каюту для тайной принципиальной беседы. Выяснилось, что матрос Пронько Г.Г. приходит в состояние сна только в голом виде. Проснувшись утром, он обнаружил себя голым, а номерную Клаву сидящей на нем в положении, принятом при академической верховой езде. В силу душевного состояния, вызванного проведенным вчера мероприятием, а так же по причине значительной симпатии, вызванной действиями номерной Клавы, матрос Пронько Г.Г. не сумел сбросить с себя движущегося галопом седока, и вынужден был продолжить гонку рысью до самого финиша.