– Правила?

– Молитвы! Чары! Магия, магия! И ты прав, Субстанция – это ее источник, а Искусство – замок и одновременно ключ от замка. Ты думаешь, мне трудно влезть в твою шкуру? Неужели ты ничему не научился?

– Ну, допустим, я соглашусь…

– Допустим.

– Что случится со мной, если я отдам тебе тело?

– Ты останешься здесь. Как дух. Это какой-никакой, но все-таки дом. Потом я вернусь. И ты получишь обратно свои плоть и кровь.

– Зачем тебе мое тело? – спросил Яффе. – Оно ни к черту не годится.

– Это мое дело, – ответил Киссун.

– Я хочу знать.

– А я не хочу отвечать. Если тебе необходимо Искусство, делай по-моему. У тебя нет выбора.

Поведение старика, его надменная усмешка, манера пожимать плечами и прикрывать глаза – словно он не хотел впустую тратить взгляды на гостя, – напомнило Яффе Гомера. Эти двое были бы славной парочкой – тупой люмпен и хитрый старый козел. При мысли о Гомере Яффе сразу же вспомнил о ноже в своем кармане. Долго ли придется кромсать иссохшую плоть Киссуна, прежде чем боль заставит того говорить? Потребуется ли отрубать ему пальцы, сустав за суставом? Если да, Яффе готов. Он отрежет старику уши. Выколет глаза. Он сделает все, что потребуется. Поздно вспоминать о брезгливости, слишком поздно.

Его рука скользнула в карман и сжала нож.

Киссун заметил это движение.

– Ты так ничего не понял, да? – спросил он, и его глаза заметались, будто быстро пробежали по невидимым строчкам, написанным в воздухе между ним и Яффе.

– Я понял больше, чем ты думаешь, – сказал Яффе. – Я понял, что я недостаточно подхожу тебе, я слабо – как ты сказал? – развит. Точно! Я слабо развит.

– Я сказал, что ты недалеко ушел от обезьяны.

– Да, сказал.

– Я оскорбил обезьяну.

Яффе сжимал нож. Он начал вставать на ноги.

– Не посмеешь, – сказал Киссун.

– Ты машешь красной тряпкой перед быком, – сказал Яффе, приподнимаясь, и голова у него закружилась от усилия, – когда говоришь мне, что я не посмею. Я уже кое-что повидал… и кое-что сделал. – Яффе вынул нож из кармана. – Я тебя не боюсь.

Глаза Киссуна перестали бегать и остановились на лезвии. На лице его не было удивления, как у Гомера, но на нем был написан страх. Когда Яффе это заметил, он задрожал от удовольствия.

Киссун поднялся на ноги. Он был намного ниже Яффе, почти карлик, весь перекошенный, словно ему некогда переломали все кости и суставы, а потом в спешке собрали обратно.

– Тебе нельзя проливать кровь, – торопливо сказал он. – Только не в Петле. Это одно из правил: здесь нельзя проливать кровь.

– Слабак, – сказал Яффе, обходя очаг и приближаясь к жертве.

– Я говорю правду. – Киссун улыбнулся странной, почти презрительной улыбкой. – Для меня вопрос чести – не лгать.

– Я год проработал на бойне, – сказал Яффе. – В Омахе, штат Небраска. Ворота на Запад. Целый год рубил мясо. Я знаю свое дело.

Теперь Киссун выглядел совсем напуганным. Он прижался к стене хижины, разведя руки в стороны. Он напомнил Яффе героиню немого фильма. Глаза Киссуна широко раскрылись – огромные и влажные. Как и его рот – тоже огромный и влажный. Старик больше не грозил, он только дрожал.

Яффе подался вперед, и его рука сомкнулась на цыплячьей шее Киссуна. Пальцы сжались сильнее и впились в сухожилия. Потом Яффе поднес другую руку с ножом к левому глазу Киссуна. Дыхание старика смердело, как газы больного человека. Яффе не хотел вдыхать эту вонь, но деваться было некуда. Едва он сделал вдох, он понял: его провели. Это было не просто прокисшее дыхание. Что-то еще исходило из тела Киссуна и пыталось просочиться в тело Яффе. Он отпустил шею старика и отступил.

– Ублюдок! – сказал он, выплевывая и выкашливая чужое дыхание, пока оно не утвердилось внутри.

Киссун сделал вид, будто не понимает.

– Ты больше не собираешься меня убить? – спросил он. – Приговор отсрочен?

– Держись от меня подальше!

– Я же всего лишь старик.

– Я почувствовал твое дыхание! – крикнул Яффе, колотя кулаком по своей груди. – Ты хочешь влезть в меня!

– Нет, – возразил Киссун.

– Черт, не ври! Я почувствовал!

Он до сих пор это чувствовал: воздух в его легких был не таким, как прежде. Яффе стал отступать к двери, понимая, что, если он здесь останется, ублюдок возьмет верх.

– Не уходи, – сказал Киссун. – Не открывай дверь.

– Есть и другие пути к Искусству, – сказал Яффе.

– Нет. Я остался один. Остальные мертвы. Никто тебе не поможет, кроме меня.

Он попытался улыбнуться, но кротость, написанная у него на лице, была столь же фальшивой, как и прежний страх. Все для того, чтобы удержать жертву, чтобы заполучить его плоть и кровь. Нет уж, дважды Яффе не попадется на удочку. Он попытался отгородиться от чар Киссуна воспоминаниями. Женщина в Иллинойсе, однорукий в Кентукки, прикосновения тараканьих лапою.. Это помогло. Он добрался до двери и ухватился за ручку.

– Не открывай, – сказал Киссун.

– Я ухожу.

– Извини. Я совершил ошибку. Я недооценил тебя. Мы ведь можем договориться. Я открою тебе то, о чем ты хочешь знать. Научу тебя Искусству. Я не могу использовать его здесь, в Петле. Но ты сможешь. Ты заберешь его с собой. Обратно в мир. Рука в пироге! Только останься. Останься, Яффе! Я слишком давно тут сижу один. Мне нужна компания. Хочется рассказать обо всем, что знаю, разделить это с кем-то.

Яффе повернул ручку. Он тут же почувствовал, что земля дрожит у него под ногами, и увидел слепящий свет. Сияние казалось слишком безжалостным, но все же это был простой дневной свет – снаружи жгло солнце.

– Не оставляй меня! – услышал Яффе крик старика.

Он почувствовал, как этот крик снова сдавил все его внутренности, как и тот зов, что завлек его сюда. Но теперь хватка была слабее. Видимо, Киссун затратил слишком много сил, пытаясь вдохнуть себя в тело Яффе, или потерял их от ярости. Теперь его зову можно было сопротивляться. Чем дальше уходил Яффе, тем слабее становилась хватка.

Ярдах в ста от хижины он оглянулся. Ему показалось, что он видит сгусток тьмы, который ползет за ним по земле, как извивающийся черный канат. Яффе не стал ждать, какую еще шутку выкинет старый ублюдок, и пустился бежать по собственным следам до тех пор, пока не увидел стальную башню. Вид ее наводил на мысль, что кто-то пытался заселить эту заброшенную пустыню. Спустя час, измученный, он нашел и другие тому свидетельства. В пустыне раскинулся целый город – без людей, без машин и любых других признаков жизни. Город напоминал киношную декорацию, построенную для батальных сцен.