Много лет спустя, ночью, в полнолуние, он стоял на почти пустой палубе «Кнессет-Исраэля», который в леденящей душу тишине плыл вдоль турецкого берега в районе Александретты[25]. На его борту было несколько тысяч беженцев. Весь день они пытались ускользнуть от английских кораблей и готовились к сражению с англичанами — запасались бензином, жестянками с углем, палками, утыканными гвоздями, но в тот момент молодого человека, который на этой, готовой вот-вот утонуть, развалине вез измученных людей, интересовало только одно — гора Муса-Даг. Была зима, на пароходе находилось около четырех тысяч человек, однако, подобно верующему еврею, мертвой хваткой вцепившемуся в камни Стены Плача, Йоси думал только об этой горе. Он искал ее на карте, всматривался в бинокль, призывал на помощь интуицию и воспоминания детства, и, когда кто-то спросил его, что он ищет, Йоси ответил: «Гору». — «Какую еще гору? — не понял спросивший. — Тут речь идет о жизни и смерти, о победе и поражении, а ты ищешь какую-то гору?!» Но Муса-Даг не давала Йоси покоя. Он чувствовал, что эта гора, на которой когда-то засели и оборонялись люди, уцелевшие в армянском Холокосте, находится где-то близко, и у него было такое ощущение, словно он сам стал этой горой.

И наконец он увидел ее. Одинокая, покрытая снегом, скованная холодом, она выглядела на фоне ночного неба так, словно это была смерзшаяся и превратившаяся в гору тишина; и Йоси вспомнил, как за несколько лет до этого, во время своего похода к Масаде, он стоял у подножья другой, столь же одинокой, горы, смотрел на расстилающуюся вокруг каменистую пустыню, на самый пустынный в мире и напоминающий поверхность Луны пейзаж, и всеми фибрами своей души ощущал тоску осажденных в Масаде людей. Девять месяцев они смотрели на то, как римляне возводят насыпь, которая станет для них погибелью; девять месяцев их глаза видели неотступно надвигающуюся на них смерть; однако убежать они уже не могли — и покончили с собой, растворившись в ослепительном сиянии, которое излучает Мертвое море.

Салютуя горе Муса-Даг, отдавая честь этому сгустку застывшего гнева, Йоси воздавал должное не только страданиям армян, но и любой другой человеческой боли, которая с детства не давала ему покоя. Это было одним из самых волнующих событий в его жизни.

Взволнованный, Йоси стоял на пустой холодной палубе и вспоминал, как он и его друг Цви Спектор, который был старше него, снова и снова перечитывали книгу Верфеля. И еще он вспомнил про гражданскую войну в Испании. Как только она разразилась, он сразу понял, что именно там, на испанской земле, идет та самая война за справедливость, о которой он так мечтал, и, как многие другие в то время, записался добровольцем. Йоси плохо разбирался в подробностях этой испанской трагедии, и, разумеется, с его стороны это было чистейшей авантюрой, но он был молод и хотел сражаться за справедливое дело — против нарождающегося фашизма. Однако, когда он совсем уже собрался ехать в Марсель, где шел набор в Интернациональную бригаду, ему неожиданно поручили принять участие в одной из самых крупных операций «Хаганы».

В результате ему так и не удалось повоевать в Испании, и у него на всю жизнь осталось ощущение упущенного шанса.

Он стоял на палубе корабля, готового в любой момент утонуть и унести с собой на дно тысячи людей, и чувствовал, что он — гора Муса-Даг.

В июле 1947 года, когда закончилось сражение на «Эксодусе», Йоси Харэль вышел из хайфского порта переодетым в портового рабочего. На этот раз он не отправился в изгнание вместе с пассажирами парохода, как сделал это, когда привел в Хайфу «Кнессет-Исраэль», потому что руководство приказало ему ехать в Италию, чтобы привести еще два корабля.

Он поехал в Тель-Авив и с центральной автобусной станции пешком отправился в кафе «Касит», чтобы выпить с его хозяином, Хецкелем[26] — человеком, который всегда знал, о чем можно спрашивать, а о чем нельзя, — а затем пошел домой. И когда он шел по проспекту Бен-Циона, то увидел, что возле театра «Габима» собралась большая, шумная и взволнованная толпа. Неподалеку стояли броневики, в которых сидели с подозрением наблюдавшие за происходящим вооруженные «анемоны» (как тогда называли английских десантников в красных беретах), а перед толпой стоял низкорослый взволнованный Залман Шазар, впоследствии третий президент Израиля, и с характерным для него пафосом произносил речь. Он говорил о каком-то корабле, который он, выстреливая мощными залпами красноречия, сравнивал то с Маккавеями[27], то с еврейскими гетто, то с Иегошуа Бен-Нуном[28], и поначалу Йоси даже не понял, о каком именно корабле идет речь. Когда же до него наконец-то дошло, что Шазар говорит об «Эксодусе», он на какое-то мгновение даже засомневался, что действительно принимал участие в этой истории. Потому что в изложении Шазара жалкий, побитый, воняющий слезоточивым газом «Эксодус», с которого пришел Йоси, приобрел воистину библейский масштаб, а его собственные поступки выглядели как образцы неслыханного героизма и напоминали какой-то кинематографический эпос. И тут вдруг Йоси внезапно понял, что все, случившееся в последние месяцы — плавание, сражение с англичанами, их жестокость, страдания репатриантов, — все это имеет какой-то особый, символический смысл, который выходит за рамки самих этих событий. Только теперь он вдруг осознал, где побывал, и поверил, что все, о чем говорил Шазар, произошло на самом деле. До этого Йоси воспринимал все совершенное им как нечто само собой разумеющееся, но после пламенной речи Шазара его деяния вдруг приобрели какое-то совершенно иное звучание.

В тот момент, когда пассажиры «Эксодуса» уже начали свой путь в Гамбург и концлагерь Поппендорф, ничего об этом не знавший, усталый и задумчивый Йоси Харэль стоял и взволнованно слушал человека, из глаз которого текли слезы и который кричал так, словно четыре тысячи пятьсот репатриантов (а ведь он с ними никогда не встречался, не знал, как они выглядят, не видел, как их били и унижали англичане) назначили его своим полномочным представителем и вопияли сейчас его глоткой. В устах Шазара история «Эксодуса» превратилась в некий возвышенный эпос, и Йоси не без смущения понимал, что операция, которая была для него всего лишь одной из десятков других смелых акций, в которых он принимал участие, прямо у него на глазах начинает превращаться в миф о возрождении еврейского народа. «Если тебя, дружище Шазар, послушать, — думал Йоси, — то несчастные люди, плывшие на корабле, были чуть ли не героями, сражавшимися в еврейской войне за независимость, хотя на самом деле они понятия не имели, что являются бойцами». Он вспомнил погибшего на «Эксодусе» шестнадцатилетнего мальчика, который во время войны сбежал из концентрационного лагеря; вспомнил убитого англичанами добровольца из Америки; вспомнил получившую ранение женщину, которая выжила в Освенциме… Нелепый вид восторженного лидера-коротышки вызвал в его памяти образ американского протестантского пастора Джона Грауэла, помогавшего активистам организации «Брэха»[29] переводить людей через границы европейских стран. Йоси полюбил его за наивность. Грауэл, писавший об истории с «Эксодусом» в американских газетах, был честным человеком и пуританским фанатиком старого толка, который в один прекрасный день проникся сочувствием к еврейским беженцам и решил помочь им добраться до «Эксодуса», добывая для них фальшивые документы и переводя их через границы. Как-то раз, в каком-то лесу на севере Италии, он оказался в компании девяти религиозных евреев, которых, в отличие от всех остальных, еще не успел посадить на поезд, а поскольку дело было в канун субботы, евреям нужно было помолиться. Грауэл пошел в маленькую церковь на опушке леса и попросил у католического священника разрешения воспользоваться для молитвы его церковью. Тот разрешил. Однако, когда они зашли внутрь, один из евреев сказал: