Отсутствие телефонных звонков от Акелы беспокоило всех в доме – у нас не принято было нарушать заведенный порядок. Неизвестность часто становилась причиной неприятностей, и это хорошо понимали обитатели нашего дома. Надо позвонить папе, может, он в курсе. Да, так и сделаю.

Я сорвалась из-за стола и, не объясняя ничего удивленной домработнице, ушла в кабинет и набрала номер папиного мобильного. Долго считать гудки не пришлось.

– Я слушаю, – раздался низкий папин голос.

– Пап, привет. Я уже дома, – и, зная, что с отцом лучше обойтись без долгих предисловий, сразу спросила: – Ты не знаешь, где Сашка?

– Акела-то? В клубе своем.

– Как в клубе? День же…

– И что? Случилось там у него что-то, он сразу и уехал, часов девять было. А тут дел по горло, и он мне нужен, а мобилу не берет. Видно, серьезное что-то, – с раздражением откликнулся папа. – А ты чего звонишь? Потеряла?

– Да.

В ответ родитель коротко хохотнул.

– Не волнуйся, дочь, жив твой паленый, ничего с ним не сделалось. Ты это, Санька, полегче бы, – совсем другим, не свойственным ему просительным тоном сказал вдруг папа. – Нельзя тебе нервничать-то.

– Папа, я не могу не нервничать. Если с Сашкой что-то случится, я просто этого не переживу.

– Кнопка-Кнопка, нельзя так прирастать к человеку.

– Нет, папочка, только так и можно. И только тогда это семья, а все остальное – сожительство.

Отец только хмыкнул, но мне показалось, что я вижу выражение его лица и то, как он обреченно машет рукой, – всегда так делал, когда понимал, что бороться со мной бесполезно. Из троих детей папы я, неродная по крови, оказалась равной ему по характеру. Братья мои то ли родились слабыми, то ли стали такими, подавленные родительской волей. И только я всегда противостояла и добивалась того, чего хочу. Так было во всем: в желании водить мотоцикл, в выборе профессии, в замужестве. Папа, приведший в дом Акелу совершенно с иной целью, вовсе не обрадовался, когда узнал о нашем романе. Более того, пришел в такую ярость, что мог убить. Но я сумела переломить родительскую волю, а Акела сделал все, чтобы папа ни на секунду не усомнился в серьезности его намерений. Наверное, он мечтал о другой партии для меня, но сложилось так, что в семнадцать лет я увидела Акелу, годившегося мне в отцы, – и вокруг исчезли все мужчины. И я не пожалела об этом выборе. Но папа считал, что я слишком привязана к мужу, как-то чрезмерно, как будто мы действительно одно целое. А я считала это нормальным.

Разговор с отцом немного облегчил мне ожидание, но теперь в голове вертелась другая мысль – что же случилось в клубе. «Каскад» находился в полуподвальном помещении старого здания в центре города, по периметру потолка проходили трубы, они могли дать течь. Но это же не настолько критично, чтобы отключать телефон на весь день. Красть там тоже было нечего – муж никогда не оставлял в клубе оружие, а деревянные мечи-шинаи годны только для тренировок, если ты, конечно, не мастер. Перебрав все возможные варианты, я решила не гадать больше, а дождаться возвращения Сашки – он внесет ясность.

Остаток дня я провела с дочерью и сумела немного отвлечься. В восемь вечера вернулся папа, как всегда, шумно и со спецэффектами, прошел на свою половину и, переодевшись, вернулся к нам с Соней. Он сам так решил разделить дом: ему – меньшую часть, нам – ту, где кухня и столовая, чтобы иметь возможность приходить к нам обедать и ужинать, как всегда было заведено, но потом коротать вечер у себя, никому не мешая.

– Что, нету? – едва взглянув на меня, понял папа, и я кивнула. – Ничего, доча, приедет – куда ему деваться.

Соня залезла на колени к деду, усевшемуся в кресло у камина – их в доме было два, – и спросила:

– Мы в воскресенье с тобой куда поедем?

– К Бесо.

– А зачем? – донимала внучка, разглаживая пальцем кустистые брови деда, сходившиеся на переносице.

– А затем, что день рождения у его внука.

– У Карена?

– Да. Бесо обещал целый цирк.

– Как будто дома ей цирка не хватает, – пробормотала я тихо, чтобы не слышал папа.

Я не возражала против их поездки к Бесо, с его внуками Соня дружила и отлично ладила. Но папа и не спрашивал моего позволения, считая, что этот вопрос он может решить сам. Под домашним же цирком я имела в виду наш образ жизни, в котором уживались самурайские заповеди и папины «понятия». Соня была еще маловата, чтобы это понимать, но со временем ей, как и мне, предстоит сделать это открытие.

Я помнила свое ощущение от столкновения с действительностью – мне было семь лет, и на шее с тех пор так и остался шрам от финки, которой меня полоснул по горлу напавший на нас с братом Семеном подручный Вити Меченого, папиного давнего противника. Именно Семен потом объяснил мне, кто на самом деле наш папа, чем занимается и в какой «длительной заграничной командировке» он находился в тот момент. С этим Витей судьба столкнула меня еще раз в прошлом году, и я разобралась с проблемами, как настоящая дочь своего отца – а что делать, если сыновей у него нет? Слава и Семен погибли один за другим несколько лет назад, я осталась одна, и даже тот факт, что по крови я никакая не родня отцу, не сделал меня чужой ему. Папа никогда не давал мне понять, что в семье я приемыш, я и не узнала бы, если бы не досадная случайность. Но что с того? Я любила его, потому что никого другого в моей жизни не было, а он был и воспитывал так, как умел. Немолодой, много лет проведший за решеткой мужчина остался с тремя детьми на руках: двое почти взрослых парней и я, семилетняя. Мама ушла, сбежала как раз накануне его освобождения, оставив нас на тетку Сару, и папа так никогда больше и не женился, не привел в дом другую женщину. И именно папа воспитал меня такой, какая я есть. Не совсем, кстати, плохо у него и вышло-то…

– Ты чего задумчивая такая, дочь? – спросил папа, чуть стукнув ножом о стакан, и я вздрогнула от звука:

– Что? Нет, нормально…

– Так, Софья, ты закончила? – спросил он у Сони, и та кивнула. – Тогда марш к себе, нам с мамой надо поговорить.

Спорить внучка не стала. Хоть она и пользовалась тем, что дед ее любит без памяти и балует, но перечить его слову она решалась все-таки далеко не каждый раз, замечая, что и мы с Сашкой этого не делаем. Когда Соня убежала наверх, папа, бросив салфетку на тарелку, закурил свою традиционную «беломорину» и изрек:

– Будем надеяться, что она не приобрела отвратительную привычку своей маменьки к подслушиванию.

– Папа!

Он только головой покачал и вдруг спросил:

– Вы что, поругались?

– С кем?

– Санька, не морочь мне голову. Акела твой с утра как в воду опущенный, я что, первый день его знаю? Потом сорвался, уехал в клуб – и все, ни слуху ни духу. Может, это только предлог, будто что-то там случилось?

Я тоже закурила и посмотрела на отца не совсем доброжелательно: