Мы в этом ночном погроме участвовали хитро. Сделали пару ходок за чашмой. После третьего похода последний чайник отдали уже не чучмекам, а своим – землякам Макса и Славы. Тоже десантура. Главный – «страшный сержант», дембель. Вообще откуда-то с Крайнего Севера. Ну, с Максом понятно – свой, зема, да и чересчур потерпевший. Слава – сибиряк и вэдэвэшник, хоть и не афганец. Мы с Толяном прокатили как друзья, да и бакшиш все ж таки – пять литров крепленого, «чирик» стоит. Разрешили нам четверым в самом конце казармы под свои угловые спаренные койки залезть.

Сверху десантура гуляет: под койку залетает нераспечатанная пачка вьетнамских сигарет (названия уж и не помню – в буфете продавались) и голос спасителя: «Тащитесь, духи!» Да, мы не гордые, конечно, спасибо.

И вот тут, под утро, случился у меня с Максом серьезный разговор. Насколько серьезный, я чуть позже понял.

* * *

Почему он выбрал именно меня, я узнаю позже. Но ему нужны были все. У него не было плана. Не могло быть по определению. Такое не планируют. И ему был нужен я. Очень нужен. Не из-за физического превосходства над любым из членов группы и не потому, что со времени развития моей бессонницы пацаны нянчились со мной, словно с куклой. Ему были нужны мои мозги. Вернее, их бездействие. За последние дни все убедились, что я уже вообще не думаю, а просто знаю. Это сложно объяснить…

Но начал он разговор со мной интересно – на «вы».

– Послушай, Глеб, мне нужна ваша помощь, дело есть…

Я в ответ промычал что-то нечленораздельное. Он продолжил:

– У меня тут должок, вы поможете?

– Ты про что?

– Должок, говорю, поможете?

Я въехал:

– Мирза?

– Угу…

Как-то странно. Макс мне за эти дни показался вообще человеком без эмоций, без сил, без души, а тут на тебе – заговор, месть. Спрашиваю:

– Под шумок?

– Нет, потом…

– В Кундузе? (Вся отправка в ОКСВА шла через Кундуз.)

Он посмотрел на меня своими пустыми глазами и бесцветно ответил:

– Погрузка в четыре. – И после паузы добавил: – Утра…

Ну да… В марте здесь в четыре утра хоть глаз коли. Все упились до зеленых соплей. Рустама нет и не будет до утренней поверки… Да ты, чувак, соображаешь!

Развернулся, чтобы видеть лицо. Подкуриваю сигарету. У самого уже мозги пару дней как вырубились, функционирую на иных, самому не понятных принципах. Все воспринимаю целостно и кусками: чувства, эмоции, желания, мотивации. Все и сразу! Так и чурок своих как рентгеном просветил, все вырубились, можно не возвращаться, а чашму ВДВ подарить – те искать уже не будут, просто не помнят, а эти примут с радостью, им нажраться не впадлу!

Смотрю на Макса и вижу тьму. Там какое-то изображение не такое. Нет ничего, никаких чувств – только действие. Тут до меня доходит. А ведь он его убьет… Без дураков, без всяких понтов. Заколет, что свинью… Это хорошо… Чурки всю команду уроют на месте, до губы не доживем. Еще лучше – устал, спать хочу… До свободы осталось несколько часов (время я тоже интересно тогда воспринимал – как кусок расстояния в метрах: от события – к событию). Какая разница: улетим, прибьют, посадят – ну надо пацану. Чувствую, что надо… Отвечаю:

– Народ. С подъемом – все за Максом. Дело у него… Я пока покемарю.

Как позже выяснилось, «народ» был в курсе. Макс уже перетер и со Славой, и с Толяном. Пацаны испугались… Что и как он собирается делать, Макс не говорил, вообще ничего. «Я эту паскуду увалю…» – тускло и безжизненно, никаких комментариев и блеска в глазах. Но ребята же чувствуют – увалит! Точно – рубанет плоскомордого! А что, а как, а где?! А нигде и никак – молчит Макс, морозится… Ну пацаны его на меня и спихнули. Типа лидер – король банды. Угу, король, полное зомби, и банда – сборная «рюсських пидарасов»!

Тем не менее я слово сказал – сказал, все к бою готовы. Есть кто командует, есть кто делает. Все стало на свои места, ясно и понятно. Как потом рассказывал Толя, все уснули и спали до подъема (по секрету: я-то знаю, что Максим не спал!).

Я уверен, что все так мгновенно разрешилось по той же причине, по которой Рустам совершенно безнаказанно в одиночку мочил лидеров сильных и многочисленных землячеств на глазах у всего кагала. В это невозможно поверить, но у него даже «шестерок» не было. В смысле команды жополизов тире карманных палачей. Рустам сам божество, сам судья, сам палач.

И ответ тут, в этой загадке, я теперь думаю, простой. Рустам был готов к поступку, к действию. Его не интересовали последствия. Он не думал, что будет с головами тех парламентеров, которых он растирал кирзой по плацу. Его не интересовало, насколько глубоки будут порезы от стекла на лице навороченной десантуры и останутся ли целыми его глаза. Либо он был морально готов ответить за содеянное, либо просто не понимал и не задумывался над последствиями.

А скорее всего, мне почему-то именно так кажется, он за свою короткую и слишком бурную жизнь четко усвоил немудреную истину, что человеческая природа в своем подавляющем большинстве гнила. Человек слаб духом и труслив душою. Не готов ни к чему – ни к поступку, ни тем более к ответственности. Ну, изувечил он азера перед строем, ну и что? «Пойдете за него всей толпой писаться? Да куда там! В жопе не кругло! Ведь вы понимаете: раз я его порвал у вас, щенки, на глазах, то и через любого переступлю и печень вырву! Я готов! И сидеть, и под ножами упасть, а вы? Кто тут готов умереть сразу или сидеть полжизни? А?! То-то же! Ты, ты и вот ты – парашу чистить, а остальным – сосать!»

Понял он это и поставил себя вне морали и вне правил. И получилось! Вот он уже и обожествлен. Весь этот зверинец замирал при его появлении. А как весь «бабайстан» на него смотрел – с обожанием! Я думаю, что если бы Рустам действительно захотел какой-то формы культового поклонения, ну там клятву верности на коленях или сапоги лобызать, то все чуреки выстроились бы в строй! Не шучу! Я даже знаю, кто, растолкав всех, встал бы первым в очереди, засвидетельствовать свое почтение, – Мирза! Кто же еще… Эта мерзость не была готова ни к чему. Уверен, что трагедия Макса для этой смуглой обезьяны – просто оплошность. Ну на кой, спрашивается, ему были все эти проблемы с офицерами, с откупами и бакшишами? Ну, прославился средь своих, ну, особо досадил еще одному славянину? Та! Там подвигов и так хватало на два обелиска.

А вот Макс был готов к поступку. Просто он был в иных условиях, и с головой у него, скорее всего, было посложнее и покруче, чем с членом. В смысле проблем. И тем не менее он принял решение и заявил о нем. Второй отморозок – я, решение поддержал и тоже взял часть своей ответственности и за себя, и за друзей. Чего команде теперь мельтешить – нормально, разобрались. Теперь спим.

* * *

В половине четвертого дали подъем. Народ начал собираться. Тут случился неприятный казус: чуть вся операция к чертям не полетела. Подваливают ко мне три чудика престарелых и с ними срань какая-то малолетняя. Главный дедон грозно супит брови и начинает базар: так мол и так, ты душара конченная, а наш земляк и брат по оружию с хреновым бушлатом возвратиться в родную краснознаменную и трижды гвардейскую часть не может. И ремень, кстати, тоже верни на родину! Мы хоть и не десантура, но размазюкаем по полу не хуже!