— А где он работает, этот твой японец?

— Он говорит, что в японском посольстве. На самом деле я не знаю, чем он занимается.

— Шпионажем, чем же еще! — громко засмеявшись, воскликнула Моника. — И часто ты с ним видишься? — Она поднялась, давая Клер понять, что услышала стук входной двери, — значит, пришел очередной пациент.

— Раз или два в неделю. — Клер подошла к Монике и чмокнула ее в обе щеки.

— Если что не так, позвони.

Клер ничего на это не ответила. Она покинула кабинет и чуть ли не вприпрыжку спустилась по лестнице, внезапно ощутив себя юной и полной сил. На улице, как она убедилась, стояла отличная погода. Небо голубело, и дул легкий ветерок — в самый раз, чтобы представить себе, будто сидишь на морском побережье.

Она слегка покривила душой, сказав, что торопится. Легран ждал ее к часу, не раньше. Ей нередко случалось притворяться опаздывающей, лишь бы поскорей избавить людей от своего присутствия — проклятого присутствия, порой такого надоедливого.

Клер обожала сквер, примыкавший к кабинету Моники, находя его чрезвычайно соответствующим духу парижского Левого берега. Иногда после консультации она присаживалась здесь передохнуть. В то утро в сквере толклось полно народу. Ее любимая лавочка располагалась рядом с фонтаном, в тенечке. Конечно, садясь на нее, она подвергала себя риску сделаться мишенью для птичьего помета — вероломные голуби привычно кучковались в ветках соседних деревьев. Однако за двадцать лет жизни в Париже Клер накопила кое-какой опыт и пришла к выводу, что «с учетом того, сколько в этом городе голубей, случаи, когда тебе нагадят на голову, довольно редки». Она вытащила рукопись, намереваясь еще раз перечитать сомнительный пассаж, в котором автор столь смело балансировал на грани французского языка и арго, что поневоле закрадывалась мысль: а уж не шизофреник ли он. Она еще не успела углубиться в работу, когда ее взгляд привлек мальчик, игравший возле скамейки. Клер словно завороженная следила за его движениями. Он сыпал песок в какую-то игрушку с вертушкой — как только песка в воронке набиралось достаточно, вертушка начинала вращаться. Ребенок предавался своему занятию с таким сосредоточением, что казалось, вкладывал в него все силы без остатка, и Клер глаз от него не могла отвести. Она очень любила детей. Общаясь с самыми разными людьми, по поводу и без повода она повторяла, что дети — это чудо, как будто с гордостью провозглашала клубный девиз. Часто в ответ она слышала деликатные, а то и не очень напоминания, что «в повседневной жизни дети — это тот еще геморрой», что она переводила как: «Да что ты об этом знаешь, у тебя-то детей нет». Но именно это обстоятельство и позволяло ей относиться к ним с такой нежностью. Ее восхищала их серьезность, их чувство собственного достоинства. Думая о них, она чувствовала, как к горлу подступают слезы, и понимала, что эти слезы принадлежат той вызывавшей вечное недовольство родителей девочке, какой она была когда-то. Ей нравились их умненькие глазки, которые они отводят в сторону, когда им велят с кем-нибудь поздороваться, их пухлые, как у ангелочков Боттичелли, ручки и та несмелая улыбка, какой они улыбаются в метро незнакомым людям. Она восторгалась тем, с каким вниманием они слушают того, к кому испытывают доверие, и находила их способность заполнять минуты одиночества гениальной. Предоставленные тирании всемогущих родителей, они остаются прекрасными, разумными и потрясающе смелыми.

Мальчик поднял голову и взглянул на Клер. Личико его не выражало ровным счетом ничего. Его мать, сидевшая тут же, на скамейке, разговаривала по мобильному телефону, время от времени удостоверяясь, что ребенок никуда не отошел. Интересно, подумала Клер, она сознает, что творится возле нее? Ее сын только что одержал огромную победу, насыпав в воронку достаточно песка, чтобы заставить вертушку вращаться. Он сейчас нуждался в одном — материнском одобрении — и поднялся, демонстрируя свое достижение этой занятой женщине, которая немедленно распахнула пошире глаза, изображая притворное изумление. Малыш снова уселся на землю. Клер покинула сквер. Она вспомнила об Ишиде и задумалась, есть ли у него дети. К сорока пяти годам он наверняка должен иметь в своем активе несколько предыдущих жизней.

Клер легко шагала по тротуару улицы Сены, с удовольствием разглядывая витрины. В лишенном нюансов Париже с его бешеным ритмом, вынуждающим людей выпендриваться друг перед другом, ее фигура имела мало шансов быть замеченной. Требовалось нечто большее, чем мимолетный взгляд, чтобы за банальным обличьем городского призрака обнаружить такие сокровища, как изумительно гладкая кожа, руки, словно выписанные мастером школы прерафаэлитов, и темные, чернильной густоты, глаза. Двигалась она без всякого изящества; в ее походке своеобразная гибкость сочеталась с неуклюжестью, впрочем, не настолько, чтобы превратить ее в посмешище для окружающих. Не имея склонности к ломанью, она не обращала на это внимания — кроме тех случаев, когда ходила куда-нибудь вместе с Луизой. Блистательная соседка притягивала к себе взоры не хуже магнита, и тогда Клер, на которую никто не смотрел, начинала понимать, что это значит — нравиться мужчинам.

Какой-то букинист оформил витрину в японском стиле; эстампы Хиросигэ, фотографии белолицых гейш и настоящие вишневые ветки в цвету. Клер зашла в магазинчик и купила книгу «классика японской литературы», рекомендованного ей Ишидой. «Сами увидите…» — как всегда улыбаясь, лаконично добавил он. В его присутствии ее не покидало ощущение, что она изъясняется монологами. Он выслушивал ее, неподвижно застыв с другой стороны стола, как какой-нибудь негодяй, который спокойно смотрит на тонущего человека и не шевельнется, чтобы ему помочь. Ее охватило легкое беспокойство — почти невесомое, как шелковый лоскуток, но все же сумевшее смазать счастливое утреннее настроение.

Она прошла под портиком, пересекла красивый мощеный двор, толкнула дверь с выгравированной золотыми буквами вывеской «Издательство „Пьер Легран“» и поднялась на несколько ступенек. Постучала и, не дождавшись ответа, вошла в просторный кабинет. Любому, кто впервые попадал сюда, помещение не могло не показаться странным. Складывалось впечатление, что с тех пор, как здесь побывали специалисты из журнала по дизайну интерьеров с фотографом, в комнату не ступала нога человека. На фоне чистейшей белизны стен располагалось очень немного мебели: каждый предмет — произведение искусства, один элегантнее другого. Книги, почти неуместные в этой обстановке, скромно примостились на сверкающих полках, выстроенные по сериям. Папки, рукописи и скоросшиватели хранились в строгом цветовом порядке, за которым неусыпно следила секретарша, ничуть не меньше своего патрона озабоченная вопросами эстетики и симметрии. В воздухе ощутимо носился чарующий аромат мужских духов. Клер подождала, пока Легран, стоявший лицом к окну, за которым росло дерево, обратит на нее внимание. В темном костюме, поджарый, с худощавым лицом, он являл собой типичный образец крупного буржуа эксклюзивного парижского разлива. Наконец он обернулся и занял место за столом, глядя, как Клер присаживается напротив на холодный пластмассовый стул.

— У вас во дворе есть голуби? — спросил он, закуривая сигарету светлого табака. — В вашем доме есть двор? — И, не дожидаясь ответа, задумчиво проговорил: — Не понимаю, почему люди так не любят голубей. Я и сам их терпеть не могу. Понятия не имею почему?