Медведь венчал эту Голгофу.

Мормо запихал его на самую вершину. Гражданин Конфедерации Джеремайя Смоки, так нелепо подставивший уши под ведмачий речитатив, казался пловцом, вынырнувшим из воды и силящимся достать рукой до борта бассейна. Роб не видел его лица и внезапно понял, что даже благодарен палачу за этот невольный подарок.

Указательный палец Медведя, ободранный до кости, упирался в кровавую надпись на стене:

На мгновение ноги отказались повиноваться.

Роб всякое повидал. В конце концов, он воевал – хотя гордиться тут особо нечем. Сжигал деревни с женщинами и детьми. Отнимал у озверевших братьев девочку лет десяти – она все равно не пережила ночи, ее забрал майор. Девчонка вбила насильнику в горло перьевую ручку, а утром ее повесили. Роб до сих пор помнил ее расцарапанные ноги, двумя тонкими ветками качавшиеся под окровавленным подолом.

Война раздевала душу, раскапывала ее нужники, вываливала наружу потаенное дерьмо.

Но тут случилось иное.

Здесь пировал Зверь, сытый, самодовольный, уверенный в своей безнаказанности.

Роб покачнулся, надо было упасть, смешаться с кровавым месивом, стать мясом и кишками. Пройти эту инициацию. Но он лишь полез на кучу еще дышащих, шевелящихся трупов, чтобы вырвать из нее товарища.

И только закончив, обнаружил, что плачет кровью.

* * *

– Ты… – сказал Медведь, увидев его. И даже попытался улыбнуться.

– Как ты, друг? – спросил Роб. Он приставил револьвер к виску Медведя и взвел курок.

– Рооо…

– Что?

– Роооо! – Изо рта Медведя полетела кровь.

– Что, дружище?

– Пииить.

Роб покачал головой. Воды нет.

– Ну ты… и зануда, – сказал Медведь. Роб кивнул и выстрелил.

«Так и есть, дружище. Так и есть». Охотник снова был прежним – кровавая магия Джека Мормо оказалась сильнее ведьминых чар. А может, это была смерть. У нее свои чары. Медведь, огромный, освежеванная туша плоти, лежал на песке, вытянувшись, и не дышал. Золотая пуля снесла ему полголовы. Из швов, снятых Робом, торчали обрезки кожаных ниток. В животе охотника, вспоротом, а затем заштопанном вкривь и вкось, что-то шевелилось. Роб не горел желанием узнать, что именно. Нет, спасибо.

Роб хотел закрыть охотнику глаза, но Мормо срезал тому веки – как предусмотрительно! Роб подумал, вынул мешочек с оставшимися золотыми пулями. Достал две, расплющил ударами рукояти «уокера». Убрал мешочек обратно. И закрыл мертвецу глаза золотыми неровными монетками. Вот так.

Возможно, это что-то значит в загробном мире. Роб пожал плечами. Возможно, ничего. А он просто сентиментальный дурак. Роб поднялся и пошел прочь.

Он прошел через весь город, уже не замечая чудовищной вони разложения, набрал воды в колодце на повороте дороги, напился сам и наполнил флягу. Тошноты не было. Человек ко всему привыкает, даже к жизни на бойнях.

А потом он вернулся к ведьме.

Распятое нагое женское тело. Роб медленно и не торопясь, оглядел ведьму с ног до головы. Несмотря на ситуацию, он вдруг на мгновение почувствовал желание – особенно неуместное здесь и сейчас, посреди этой кровавой вакханалии.

А вот жалости не было. После смерти Медведя – нет, совсем нет. Впрочем, о Медведе он тоже не жалел. Но охотник был ему другом… и не заслуживал такой смерти. Любой другой – пожалуйста. Медведь нагрешил за свою недолгую скверную жизнь на два Ада и пару чистилищ… Но не такой.

– Эй, – окликнул он Аэлиту. – Живые есть?

Ведьма мучительным усилием открыла глаза. Рядом с ее головой на перекладине солидно сидели две вороны. Когда Аэлита очнулась, одна ворона попыталась клюнуть ее в глаз, но промахнулась. Ведьма дернула головой и застонала. Ворона примерилась клюнуть еще.

Роб вынул «уокер» и аккуратно прицелился в ворону.

– Бам! – сказал Роб.

Ворона, взмахнув крыльями, сорвалась с перекладины, вслед за ней – вторая птица. Кар-кар, крикнули они с безопасной высоты. Кар-кар. Видимо, так звучит «ну ты зануда» по-вороньи… Умные птички.

Ведьма перевела взгляд на Роба – с усилием, словно у нее заржавели глазные яблоки.

– Убей меня, – сказала она, – или помоги.

Роб помедлил. Оба варианта ему не нравились.

– Я подумаю, – пообещал он. Убрал револьвер в кобуру.

В конце концов, именно ведьма привела сюда их обоих – и Роба, и Медведя. Это она во всем виновата. Долбаный сукин сын Мормо пришил Медведя к человеческой многоножке. Роб опасался, что увиденное останется с ним навсегда.

Возможно, оставить Аэлиту умирать на кресте будет лучшим выходом. А вороны еще вернутся…

Возможно.

Роб оглядел крест, посмотрел на гвозди, вбитые в запястья ведьмы, затем на обрубок собственной правой руки. Кажется, это будет довольно мучительно… Нужно найти инструменты.

– Никуда не уходи, – сказал он ведьме. – Я скоро вернусь.

* * *

Крест наконец упал.

Роб нашел ржавый заступ. Сжимая его непривычной левой рукой, пошел освобождать Аэлиту. Каждый удар болью отдавался в обрубке. Роб матерился и рычал. Пытался петь, но слова застревали в глотке, а перед глазами вставал Медведь, прежний, живой, с вечной дебильной ухмылкой и мохнатыми гусеницами бровей. Медведь улыбался, щерил редкие зубы.

Роб работал, но мысленно все время возвращался к надписи кровью. Надпись принимала разную форму, смысл, интонацию. «Отступи. Оступись. Отстань. Отстранись. Отвали. Отвянь». Рубка отвлекала едва-едва.

Когда крест закачался, времени на раздумья не осталось. Дерево затрещало, Роб в последний момент отпрянул.

Крест обрушился с грохотом, подпрыгнул. Голова Аэлиты треснулась о перекладину, ведьма закричала, из-под волос потекла кровь, но Робу было уже не до мелочей, он подошел и взялся за нож. Стрелок раскачивал и тянул, кровь брызгала в лицо, пальцы скользили, не держали рукоять. Наконец он выдернул нож и отбросил в сторону. Затем защемлял курком «уокера» трехдюймовые иглы в руках ведьмы и выдирал их, пихал оторванный кусок своей рубашки в дыру у нее под ребрами, как вдруг оказалось, что крови больше нет, ведьма села и хлещет его по щекам, отгоняя, а сама мычит какой-то варварский напев. Роб зашипел от обиды, отступил, но тут на его глазах раны сжали челюсти и зарубцевались тонкими злыми полумесяцами.

Все, кроме дыр на запястьях. Стигматы.

Роб отполз к стене дома, прикинул, что будет, если положить весь барабан ведьме в голову, золотая пуля к золотой пуле, вздохнул, завернулся в вонючее зеленое пончо и камнем ушел на дно.

* * *

Он залил ее ранки на запястьях перекисью водорода, Аэлита вздрогнула. Ш-ш-ш. Шипение, словно жаришь бекон на сковороде. Много-много бекона. Ш-ш-ш. Перекись Роб нашел в ее походной сумке, вместе с чистыми бинтами. Еще бы банку древней «живздоровки»… Говорят, эта штука восстанавливала даже потерянные пальцы. Не повезло. Только перекись и бинты. Хотя, судя по тому, как заживают раны ведьмы, «живздоровка» у нее в крови.