– А ты уже сказала Элисон?

– Бедная мама, сейчас я ей уже не звоню, это слишком больно. Говорила с Лотти, она ей передаст.

– Ну и как Шарлотта отнеслась?

– Сухо. Удивилась, что Грейс так спешит. Бедная старая Лотти, вечно она недовольна, вечно пытается съязвить.

– Старается нам немножко досадить, это вполне естественно. Она нас любит и в то же время чувствует обиду. Отношение старшей сестры к младшей всегда бывает несколько двусмысленным, особенно когда младшая удачно вышла замуж, а старшая не вышла вообще.

– И еще добавь, не забудь, – вышла за человека, в которого старшая была влюблена.

– Если и была влюблена, то оставила все это в далеком прошлом.

– Я бы не судила слишком поспешно. Шарлотта – это шкатулка с секретом. И я не знаю, что она задумала.

– Тут нет никаких тайн, Клер.

– Голова на то и дана, чтобы задумывать нечто. Вот, например, ты, Пинки, о чем ты думаешь? Мы беспрерывно с тобой беседуем, как бы ничего не скрывая, но твое «я» для меня по-прежнему – абсолютная загадка.

Они посмотрели друг на друга. Джордж не имел никаких душевных тайн от жены. Но была одна вещь, о которой он ей никогда не говорил. Он когда-то изучал математику и хотел стать математиком. Но перед лицом чистой науки, этих ледяных утесов интеллекта, он оробел, после чего поспешно вошел в мир, в котором жить можно было в тепле, достатке и без особых тягот. Человек умный и одаренный, он вынужден был выполнять несложные задания. И поэтому не раз чувствовал, что его интеллектуальные способности не используются должным образом и судьба отняла у него надежду на славу. Жене об этом не говорил, не говорил и о том, что вечно будет себя презирать за это бегство. Однако сейчас это малодушие перестало быть таким важным, потому что к старости, когда конец жизни уже близок, многое теряет прежнее значение, даже самолюбие.

– Ты читаешь мои мысли так, будто они появляются на экране над моей головой, – сказал Джордж, отпив глоточек бренди.

– Бедная Лотти. Наверняка не раз пожалела, что решилась взять на себя заботу о маме. Скорее всего и не предполагала, что на это у нее уйдет вся жизнь.

– Это все началось так давно.

– Я помню, ты вначале думал, что мама malade imaginaire.[1]

– С мнительности началось. И наверное, она очень удивилась, когда оказалось, что она и в самом деле больна.

– Но Лотти впряглась гораздо раньше. Интересно, жалеет ли человек, что уступил чувству долга?

– Иногда мне кажется, что она именно об этом и сожалеет. Попала в ловушку. А уж потом вышло на сцену чувство долга как оправдание.

– Да, да. Некоторые люди просто опаздывают на поезд. Бедняжка ничего не получила от жизни.

– Ошибаешься. У нее есть своя особая роль. Роль, которую некоторые одинокие играют в семьях своих друзей. Семейные люди нуждаются в одиноких. Те для них своего рода душпастыри.

– Хочешь сказать, что на общество Лотти можно рассчитывать всегда? Ошибаешься, знаешь ли. Она ненавидит свою судьбу. Она вовсе не добрый пастырь.

– И не обязательно. Речь идет скорее о чем-то символическом. О том, что ее всегда можно найти в доме: приходишь, а она там тебе навстречу выходит.

– Как домашний кот?

– Именно так. А как мама?

– Все хуже. Но угасание может длиться годами. Помнишь тот ужасный приступ, который она перенесла когда-то и все же поправилась? Все равно, ремонт и так не успеем сделать.

– Полагаешь, в будущем году в это время будем уже жить в Вилле? – «Виллой» назывался дом матери в Челси.

– Не знаю. Ты не против, чтобы Лотти продолжала там жить? Мама ясно сказала, что оставляет дом нам всем. В нижнем этаже можно было бы устроить прекрасную квартиру для Лотти.

– Если мы туда переедем, она тут же выберется.

– О Господи! Ладно, не будем заранее расстраиваться. Скажу тебе, что Вилла – великолепный дом. Как замечательно будет иметь больше места после этой обувной коробки. И больше денег. По-твоему, я похожа на бессердечную материалистку?

– Не ты ли говорила, что в хозяйстве предпочитаешь экономию? И не ты ли говорила, что презираешь богатство?

– Старею, Пинки. Меняю взгляды.

Элисон Ледгард, мать Клер, вышла замуж за неудачливого адвоката, мечтавшего быть поэтом, но так ничего и не написавшего. Сама Элисон, дочь торговца льном из Ольстера, была невестой с изрядным приданым.

– Тебе надо почаще навещать Элисон.

– Да, знаю. Но мне так больно видеть, как она исчахла, а последние несколько дней она уже и говорить не может. При всем при том ее энергия не исчезла, она в ней, но только глубоко внутри, в глазах, они просто пылают, это ужасно. И будто слышишь, как она говорит: «Я погубила свою жизнь только из-за того, что родилась женщиной». Она должна была скакать впереди отряда по степи.

– Она видела Людвига?

– Нет. Мне кажется, ей уже все равно. Как только заболела, перестала волноваться о детях. А им молодость застит глаза.

– Ах, этот ужасающий эгоизм молодых, так ранящий стариков. Но Патрик ведет себя достойно.

– Да, Патрик умеет вести себя спокойно и достойно. Подозреваю, что это влияние Ральфа Одмора.

– А Чарльз говорит, что, наоборот, Ральф из денди превратился в хиппи.

– Неужели? Но Ральф и с длинными волосами будет выглядеть элегантно.

– И все же Грейс и Людвиг должны навестить бабушку. Грейс у нее сто лет не была.

– Я знаю. Я ей прочла нотацию, по крайней мере что-то в этом роде. Она ответила просто: «Маменька, успокойся». Мне не нравится, когда она называет меня «маменька», это она специально.

– Помню, как Грейс жаловалась, что эта ужасная энергия Элисон ее изматывает.

– Я ее понимаю. Да, несомненно, они должны пойти вдвоем. Свадьба в сентябре, как ты на это смотришь? Хотелось бы знать, будем ли мы к тому времени жить в Вилле. Мне претит, что Людвиг снимает комнату у этой кошмарной амазонки, хлещущей джин.

– Ты имеешь в виду эту, как ее, Митци Рикардо?

– Остин говорит, что ей следовало заняться боксом. Драться в тяжелом весе. Я не удивлюсь, если он как-нибудь получит от нее прямым слева. И по заслугам.

– А мне ее жалко.

– А мне вот все меньше хочется жалеть людей, Пинки, это бесполезное занятие. Так и потянется – бедняжка Шарлотта, бедняжка Митци, бедненький Пенни, несчастненький Остин, горемычная Дорина…

– Кстати, Клер, я забыл тебе рассказать новость. Остин ушел со службы.

– Выгнали?

– Ну да.

– Il пе manquait que çа.[2]Это должно было случиться. Как когда-то в армии – не успел поступить, как тут же отравился каким-то газом. А чем он занимался?