Наконец все расселись, мужчины и взрослые парни взялись за весла, и вереницы лодок тронулись через реку. Небо оставалось светлым, но заходящее солнце бросало на воду пламенные отблески, и оттого казалось, что лодки идут не по волнам, а по огню.

Уж ты ель моя, ель высокая,

Как стоишь ты, вечно зеленая,

От имени Велесова нареченная,

Ронишь хвою свою на Мать Землю Сырую,

Хранишь воду Мертвую да воду Живую,

— запела Милорада, когда лодки вышли ближе к середине реки. И женщины подхватили вслед за ней:

Как летят по весне из Ирия Светлого

Птички певчие, сладкогласые,

Летят души предков наших

На птичьих крылах на быстрых…

Река — всегда граница миров, граница живого и мертвого, своего и чужого. Дивляна пела вместе со всеми, чувствуя, как мурашки бегут по спине — словно сами призываемые предки уже касаются кожи своими невидимыми крыльями. Из года в год, с тех пор как ей исполнилось семь, она совершала этот путь, и каждый раз ее наполняло чувство, будто они не просто пересекают широкий Волхов, а уезжают из мира живых в то загадочное место на меже, которое можно посещать и живым, и мертвым. Так оно и есть: жальник принадлежит и той стороне, и этой. И все же с каждым гребком, делаемым могучими руками Велема, с каждым словом песни, которую она пела вслед за матерью, душой все сильнее овладевал священный трепет, чувство близости к иному миру.

Соберемся мы на Горку на Красную,

Справим по вам, Деды, страву честную,

Запалим мы для вас крады огненные,

Вознесем мы вам, Деды, требы обильные!

Разноголосое пение неслось снизу и сверху по течению, словно пела сама река. Этим вечером по всему Волхову наблюдалось оживление: везде виднелись лодки, идущие в основном к Велеше, где располагались многочисленные родовые угорья ладожских обитателей. В лодках сидели мужчины, одетые в по-особому вышитые «поминальные» рубахи, женщины — в «печальных» поневах, темно-синих и без узоров, носимых год после смерти кого-то в семье и потом надеваемых в Дедовы дни. Женщины придерживали корзины и горшки с подношениями, в иных лодках лежали связанные черные барашки. Барашка в жертву вез и вуй Свеньша — в этом году была его очередь.

Высокий мыс возле устья Любши зеленым длинным горбом заметно вдавался в синюю гладь широкой реки. Выбираясь на берег по ту сторону Волхова, все притихли и оглядывались немного боязливо; дети, даже подросшие, жались поближе к родителям. Велеська держалась за руку матери, Витошка — за руку Велема. Витошка, кстати, мог бы и не ходить: его предков на Любшанском жальнике не было, но он нарочно увязался за родными, желая еще раз поглядеть на памятное место.

Городок располагался на мысу у впадения в Волхов речки Любши. Со стороны берега протянулся высокий вал из глины, возведенный на основе каменной кладки. Поверх вала раньше шли деревянные срубы — городни с заборолом, но они сгорели, когда дед Витонег во главе словенских дружин выбивал оттуда остатки воинства Люта Кровавого. Сгорели и все внутренние постройки, площадка заросла кустами. Столько горьких воспоминаний было с этим связано, что даже после изгнания руси наследники рода Любошичей не решились снова обосноваться в родовом городище — слишком много мертвых там осталось.

Обойдя гиблое место, потомки бабки Радуши попали наконец на само угорье. Здесь Любошичи в течение нескольких веков хоронили своих умерших. На вершине большого кургана уже виднелись люди: старший из материных братьев, Рановид, со своими сыновьями Раноберном и Синиберном, их женами и маленькими детьми. Мужчины расстелили принесенные овчины, женщины разложили угощение: кашу в широких горшках, вылепленных своими руками, пироги, блины в глиняных мисках, крашеные яйца, пиво в корчагах. Девушки и девочки показывали друг другу яйца, окрашенные и разрисованные к этому дню, соревнуясь, у кого вышло красивее. Самые нарядные яйца получались у Яромилы, самой старшей из Радушиных внучек: покрасив яйца в желтый березовым листом, она разведенной охрой расписала их разными затейливыми узорами, нарисовала даже двух небесных олених.

Милорада, как старшая женщина в роду, встала на вершине кургана и подняла руки. Все затихли, выстроившись позади нее. И она протяжно закричала:

Святы-честны Деды!

Щуры да Пращуры рода!

Кличем-зовем вас —

Ходите до нас!

Все родичи хором подхватывали за ней оклички, и над курганами разносилось:

Ворота Ирийские распахните,

На потомков своих поглядите,

Силу свою даруйте,

С нами, честны, пребудьте!

И все замерли, вслушиваясь в свист ветра над берегом и пытаясь разобрать в нем шорох невидимых крыльев.

Дивляна слушала вместе со всеми, но даже сейчас не могла отвлечься от своих мыслей. Родоница — только один день Навьей Седмицы, второй по счету. А когда придет седьмой, последний день — Красная Горка, тогда пойдет веселье. В этот день впервые в году женихи присматривают невест, с которыми будут вместе справлять обряды в честь Лады и Ярилы, и если не на Купалу, то осенью, после Дожинок, уведут избранницу в свою семью. А Дивляне, второй дочери Домагостя и Милорады, этой осенью будет самый раз идти замуж. Породниться со старейшиной Домагостем, потомком словенских князей, желающих хватало, но Домагость пока выдал замуж только старшую дочь, Доброчесту, рожденную от чудинки Кевы, за парня из городка Дубовик, лежащего выше по Волхову. Для дочерей от Милорады он пока не нашел подходящей пары — прямые наследницы крови старшего рода воплощали власть над этой землей и ценились дороже прочих невест. Даже Яромила, которой было целых восемнадцать лет, все еще ходила с девичьей косой. Но Дивляна, мечтавшая о замужестве лет с восьми, уже не первый год с трепетом встречала каждую весну — а вдруг теперь ее судьба решится?

Она-то знала, чего ждет от судьбы и чего ей хочется. И эти мечты были ей так дороги, что она даже не решалась заговаривать о них ни с матерью, ни тем более с отцом, опасаясь услышать, что все это глупости и никак не может быть. Но почему же глупости? Чем она и… он не пара? Если только за осень и зиму он не нашел себе жену там, в Плескове… Она, правнучка последнего словенского князя, второй женой быть не может, только старшей… Сердце замирало при мысли, что он мог не дождаться ее, и Дивляна беспокойно теребила кончик косы. Вскоре все выяснится. Если он приедет сюда на Купалу, значит… Но до Купалы еще так долго ждать! Весь травень-месяц и почти весь кресень. Казалось бы, за зиму ей следовало поуспокоиться, но чем ближе была весна, тем сильнее возрастало ее нетерпение. От тоски и жажды, чтобы Купала пришла поскорее, щемило сердце и было трудно дышать. Дивляна уже устала от своего ожидания, тем более тяжкого, что ни с кем, даже с сестрой, она не решалась об этом поговорить. Яромила не поймет: она слишком разумна и всегда все делает правильно. Вот разве что Велем… Он добрый. Он над ней не смеется, хотя и не верит, что из этого что-нибудь выйдет. А вдруг он прав? Ведь Велем — умный парень. Наверное, и правда ничего не выйдет, она все придумала, дурочка! И от этой мысли стало так больно в груди, что даже слезы выступили.