Например, архетип героя может выражаться по-разному. Имена, которые выносят в книжные заголовки (например, Одиссей или Коперник, Бетховен или Линдберг), стали формальными носителями человеческого вдохновения, но никем не воспетый героизм обыкновенных Джейн и Джо, находящихся в процессе самоосознания, имеет не меньшую архетипическую основу. Независимо от того, проявляется ли архетип героя на индивидуальном или на коллективном уровне, он свидетельствует о существовании универсальной человеческой потребности в расширении пределов возможного.

9. ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОЕ

Миф – это форма радикального представления (слово «радикальный» происходит от латинского radix – корень). Мы можем рационально мыслить, но мышление – это вторичный, производный процесс. Мы феноменологически переживаем так, словно чувствуем движение тела и души. Все изначальные отношения представляются мифологически (вспомним об ученых, которые ощущали землетрясение так, будто они находились на спине гигантского зверя). Люди, получившие первичный опыт, например, состояние влюбленности или присутствие при рождении собственных детей, знают, что обычные понятия уже не помогают понять происходящее. В таких случаях мы чувствуем «спинным мозгом» или «своей кожей».

Мифы – это драматически воспринимаемые портреты, принимающие любую форму и существующие в любой среде; они напоминают о себе, находясь под областью сознания, хотя сознание стремится постичь переживание, намного превосходящее силу знания, и управлять им.

10. СИМВОЛИЧЕСКОЕ

Как уже можно понять, миф представляет собой кристаллизацию основных жизненных переживаний, осуществляемую через разные формы образного представления. Такое представление лежит за рамками интеллектуального постижения, но вместе с тем это переживание является осмысленным. Мифические образы помогают нам приблизиться к таинствам. Миф увлекает нас все больше, удерживая в непосредственной близости от бездонных глубин любви и ненависти, жизни и смерти – там, где существует власть богов и таинств, где все интеллектуальные категории теряют свою опору и сползают в царство тишины. Миф – это способ выразить невыразимое.

Паскаль однажды написал: «Молчание этих пустых пространств пугает меня»[9]. Миф – это путь продолжения разговора, когда наступает трепетная тишина. В теории и системе виден язык разума; в мифе виден воплощенный язык души.

В таком случае чтение мифа является формой индивидуальной и культуральной психотерапии (в переводе с греческого психе – душа, therapeuein – слышать, внимать). Таким образом, независимо от того, происходит ли психотерапия в кабинете аналитика или в процессе рефлексивного внимания человека к своей внутренней жизни, – речь идет о возможности «прислушаться к душе». Повторяющиеся мифические мотивы способствуют движению души и на протяжении целых эпох, и в процессе человеческой жизни.

На закате жизни великий поэт-модернист У.Б. Йейтс, оглядываясь на свой жизненный путь и раскрывая мифологию своей эпохи, пришел к такому выводу:

Теперь, скатившись со ступеней своей лестницы,

Я лежу ничком у подножия всех лестниц:

В захламленной лавке старьевщика,

Торговца залежалым сердечным товаром[10].

В данном случае «лестница» – это метафорическое представление художника об иерархии ценностей. Когда Софокл или Шекспир воспроизводили конфликт в виде драмы ценностей, они могли предполагать, что в их культуре существует стабильная система ценностей, с которой актеры и зрители могут сопоставлять свои мифологические ориентиры. Разрушение этих внутренних, а зачастую и внешних нормативных ценностей лишает художника внешних ориентиров. При уничтожении мифических параллелей и меридианов душа теряет устойчивость, и, по словам Джеймса Джойса, художнику остается лишь снова и снова ковать сознание человечества в горниле своей души[11]или в ее эмоциональном центре – в лавке старьевщика, торговца залежалым сердечным товаром. Мэттью Арнольд заметил, что наши современники находятся в «блужданье между двух миров: один из них уж мертв, другой еще бессилен, чтоб родиться»[12]. Такая «неприкаянность» – самая яркая характерная черта модернизма. Мартин Хайдеггер сформулировал ее несколько иначе: мы живем в переходное время, «когда одни боги уже исчезли, а другие еще не появились»[13].

Можно сказать, что некое общее мировоззрение последний раз существовало в западном мире, наверное, в 1320 году, когда король и простолюдин могли прийти к такому согласию: «Да, смысл бытия именно таков, таковы наши единые ценности, таковы наши истоки и наша эсхатология». Но спустя какое-то время появилась «Божественная комедия» Данте, с ее иерархической лестницей нравственных причин и следствий и «трехступенчатым»[14]видением космоса, и достигнутое согласие стало рушиться. После эпидемии Черной Смерти, разразившейся в 1348-1349 году и унесшей около сорока процентов населения Европы (а заодно и многие заверения церкви о спасении), и последующего развития меркантильной буржуазной культуры, основанной на индивидуализме и частной собственности, которую мы теперь называем Ренессансом, смысл этого согласия стал постепенно проясняться.

Если раньше крестьянин мог смотреть на башни средневекового собора, который служил воплощением священной власти, или на замок, который воплощал власть светскую, теперь власть креста и скипетра фактически перестала существовать. Ее сменила власть государства и популистских идеологий, а также доходящих до ажиотажа увлечений, заполнивших мифологический вакуум. Видение прекрасного превратилось в мечты о достижении пенсионного возраста и праздной жизни на солнечном побережье Сан Коаст. Мадонну из Шартра заменила Мадонна на MTV. А спасения ищут в хальционе, «ангельском порошке», экстази или в особой кокаиновой «ломке».

Если цель мифа – соединить нас с четырьмя уровнями таинства, а в нашей культуре нам остается доступной лишь та или иная идеология (особенно материализм, гедонизм или нарциссизм), то ощущение модернизма превращается во внутреннюю страстную тоску, скрытую за нашим отчуждением. Если бы эти идеологии воздействовали на нас, мы наблюдали бы за тем, как люди проживают символическую драму, о которой говорил Юнг. Но вместо этого мы видим патологические проявления общества, лишившегося общности мифа, а также индивидуальные неврозы людей, подверженных воздействию идеологии, которая больше не соответствует их желаниям и душевному складу.