Окончив седьмой класс, Оуэн из начальной школы перешел в среднюю. Она находилась на Элтон-авеню, в полумиле от его дома. Хотя мальчикам и девочкам разрешалось ходить здесь куда угодно и вместе играть на площадке перед школой, что запрещали в начальной школе, в нижних окнах на той стороне здания, что выходила на улицу, был какой-то греховный соблазн. Это были окна раздевалки для девочек, зарешеченные проволочной сеткой и выкрашенные изнутри черной краской. Но краска со временем растрескалась, вдобавок ее местами соскребли изнутри. Официально в средней школе ничего не запрещалось, однако учителя прогоняли отсюда учеников. И все же примятая трава под заветными окошками свидетельствовала, что мальчишки все равно подглядывали. Память взрослого Оуэна сохранила красочные, как сераль у Жана Огюста Энгра, картины: голые девочки на фоне обернутых асбестом труб и металлических шкафчиков, девочки с поблескивающими после душа плечами и попами. Он как будто снова видел Барбару Эмрих и Элис Стоттлмейер, Барбару Долински и Грейс Бикту. Джинджер Биттинг почему-то среди них не было. Оуэн рос вместе с расцветающей наготой своих соучениц.

Несмотря на рассказы взрослых ребят и собственные подглядывания, несмотря на то, что его мать, поклонявшаяся Природе и ставившая естественное превыше всего, по утрам нередко дефилировала в туалет нагишом, а когда он был маленьким, брала его к себе в ванну, Оуэн до зрелого возраста до странности мало представлял себе, как устроено женское тело. Он знал только тех существ противоположного пола, которые принадлежали его поколению. Настоящих наставников у него не было.

Однажды, когда мисс Мулл ушла домой, они начали бороться с круглолицей Дорис Шанахан, девчонкой-сорванцом из 8 «Б» класса — она со свистом гоняла на велосипеде и играла с мальчишками в баскетбол. Дорис повалила его и торжествующе встала над ним, расставив ноги. Трусики на ней были свободные, и он разглядел несколько вьющихся черных волосков. До этого волос на лобковом бугре он не видел. У него самого ни в паху, ни под мышками волос еще не было. Он понимал: смотреть на Дорис в такой позе большой грех, но он радовался тому, что увидел. Это было новое знание, а любое знание, как говорят старики, идет человеку на пользу.

Если Оуэн, проснувшись, видит, что Джулии в кровати нет, он отправляется на ее поиски. — Ты где, сладкая? — зовет он.

— Я здесь, дорогой, — отзывается она из какой-то дальней комнаты. Из-за ухудшения слуха Оуэн не может определить, где жена — наверху или внизу.

Каждое утро она разыгрывает этот полукомический ритуал в надежде задобрить, отодвинуть наступающую дряхлость.

— Где здесь? — кричит он с нарастающим раздражением.

Джулия тоже стала хуже слышать — или же не испытывает желания отвечать мужу. Она смолкает, как радиоприемник в автомобиле, въезжающем в тоннель. «Какое ребячество, — проносится у него в голове, — думать, что «здесь» все объяснит. Это эгоистично — считать себя центром Вселенной!»

Однако не будь Джулия эгоистичной, она не дала бы ему то, что было нужно в пору их знакомства — новую опору в жизни. Их брак начался с того, что оба разгадали в другом самовлюбленность. Первая его жена не была такой эгоистичной, она как будто по рассеянности оставила свое «я» в соседней комнате, подобно очкам для чтения.

Джулия, наверное, вышла во двор, в этих своих шлепанцах. Она любит находиться на свежем воздухе. Так лучше чувствуется погода, слышен дорожный шум. Летом в одной ночной рубашке она идет полоть сорняки на грядках, подол ее сорочки становится мокрым от росы, на шлепанцы липнет грязь. Оуэну приходится спуститься в пижаме вниз. Он даже выходит босиком на автомобильную дорожку, ведущую к дому. Щебенчатое покрытие еще не нагрелось и не жжет ступни. Вот уже два десятилетия, что они живут здесь, Оуэн в случае необходимости (не захлопнулась дверца автомобиля, и быстро садятся батареи, питающие его внутренний свет; почтальон, сделавший в предрассветных сумерках крутой поворот на велосипеде, по небрежности закинул газеты в кусты; забыли выключить поливной шланг) в любую погоду выходит с голыми ногами на щебенчатую дорожку. Оказывается, несколько шагов можно стерпеть и на морозце, и на палящей жаре. Более того, эти несколько шагов вливали в него живительную силу через нервные окончания на ступнях.

Он хочет рассказать Джулии приснившийся ему сон, рассказать до того, как груз будней придавит хрупкое ночное видение. Желание поделиться с женой появляется сразу же, едва он проснулся, но Джулия давно уже потеряла интерес к ночной деятельности его головного мозга.

Минувшей ночью ему снилось, будто он стоит у их белого дома, на той его стороне, что выходит на океан, и видит, как Джулия на черном «БМВ» уезжает в Бостон по одному из своих бесчисленных дел. Блестящая машина проносится мимо, и сразу же вслед за ней выезжает его потрепанный темно-бурый «мицубиси», за рулем которого — нет, не он, а опять-таки строгая, сосредоточенная Джулия. Первая его жена, Филлис, обычно тоже вела машину вот так же, с высоко поднятой головой, напряженно выпрямившись и слегка откинувшись назад, словно в ожидании, что вот-вот взорвется мотор.

Оуэн не находил ничего странного в том, что видит двух Джулий, зато чувствовал: ее быстрая езда опасна. «Помедленнее, дорогая, помедленнее, сбрось скорость!» Навстречу ей по шоссе — такому узкому, что два автомобиля разъезжались с трудом, — двигались несколько машин. Чтобы не столкнуться с ней, водители отчаянно маневрировали. Один «фольксваген», эта известная своей ненадежностью марка, пришедшая к ним из 60-х годов, эпохи бунта контркультуры и обывательской бережливости, съехал с проезжей части на правую обочину, которой Оуэн поначалу не видел. Другая машина тащила старый дребезжащий трейлер. Он сообразил: водители автомобилей каждую неделю стригли у него газоны. Но это еще не все. Войдя в дом, Оуэн обнаруживает у себя в гостиной трех толстогубых китайцев. Они сидят этакими надутыми резиновыми куклами, сидят молча, точно чего-то ожидая. Китайцы и загорелые до черноты парни, что с сигаретами в зубах разъезжали каждую пятницу на косилках по участку, оставляя в углах огрехи, — все они, казалось, ошибочно предполагали, что в отсутствие Джулии, вернее двух уехавших в Бостон Джулий, он будет отдавать им распоряжения, говорить, что еще надо сделать. Он владел этим домом и этим участком. Он был здесь хозяином, боссом. Однако в жизни сей роли он не освоил. Родившись младенцем, он им и остался. Таким сохранила его жизнь в мечтах. В полном замешательстве Оуэн проснулся.

Ему хотелось рассказать все Джулии, рассмешить ее и обсудить, не имеет ли этот сон какого-либо отношения к реальной их жизни.

Несколько лет назад они три недели провели в Китае. Поездка была еще одним способом отодвинуть старость. Все знакомые им замужние пары из Хаскеллз-Кроссинг в промежутке между выходом на пенсию и уходом из жизни совершали подобные путешествия. Как мальчишки и девчонки обмениваются игровыми карточками из упаковок с жевательной резинкой, так и они обменивались именами гидов, с кем следует иметь дело, обменивались названиями отелей, ресторанов, где побывали, рекомендовали друг другу непременно посетить те или иные музеи и храмы и прочие достопримечательности. Можно было подумать, что весь земной шар колонизирован обитателями Хаскеллз-Кроссинг и соседнего поселка с причудливым названием Рай-у-моря. Прибегая к услугам одних и тех же проводников, пилигримы из американского захолустья шли по тем же хоженым тропам, встречая тех же навязчивых продавщиц сувенирных лавок под сенью Великой китайской стены. В мире компьютерной техники Оуэн знал многих коллег азиатского происхождения; многие из них были такие же замкнутые и словно чего-то ждущие — как и люди из его сна. Оуэн вспомнил, как во время прошлогодней поездки в Чикаго они с Джулией посетили Художественный институт. Вдоль главной лестницы там стояли загадочные мраморные фигуры одетых в невообразимые одежды и одинаково улыбающихся китайцев.