— Логика просто непреодолимая, — хмыкнул я. — Раз люди ходят за водой, значит, они подарят нам коромысло. Не кажется ли тебе, мудрый Шура, что в этом доказательстве что-то чересчур много непрописанных шагов? И как ты себе это представляешь? Мы будем ходить по домам и просить милостыню? Правда, довольно своеобычную: подайте трем придуркам коромысло. Да нас тут же сдадут или в милицию, или прямо в психушку.

— Так. — Григорий взял управление процессом в свои крепкие руки. — Едем в «Московский». Будем ходить по домам и спрашивать коромысло. В деревне народ добрее, сказывается благотворная близость природы.

— Вот так запросто стучаться в двери и коромысло просить?

— Именно так. Причем просить будешь ты — ты самый… — Гриша слегка замялся, — интеллигентный и нестрашный, а потом, только ты в очках.

— Ну да, — согласился я, — то есть из нас троих самый полный придурок. Спасибо за исчерпывающую характеристику.

— Напрасно ты обижаешься. Втроем мы вламываться не можем — и так-то боязно встретить этакую гоп-компанию в пустынном месте, а если она ввалится к тебе в дом и попросит продать коромысло? Ясно же, что про коромысло прямо тут же придумали для отмазки, а на самом деле что у них на уме? Если я пойду — такой мордоворот, — тоже как-то зябко хозяевам, а Шуре я не вполне доверяю — он что-нибудь спросит про «гладкие многообразия», и тогда нам уж точно психовозку вызовут. Остаешься ты — а мы тебя будем из-за забора страховать. Будут бить — кричи. Мы прикроем.

Мне оставалось только смириться. И мы отправились на «Юго-Западную».

Пока мы ехали в метро, Шура построил теорию коромысла. Для начала он заявил:

— На самом деле нам нужно не одно коромысло, а два.

— Это еще зачем? — удивился Гриша.

— Очевидно, чтобы довести идиотизм нашей затеи до полного абсурда, — предположил я. — Впрочем, когда я маленький был в деревне у дедушки, то видел женщину, которая несла сразу четыре ведра на двух коромыслах — по одному на каждом плече. Надо сказать, это очень тяжело и к тому же требует довольно виртуозной техники, особенно при поднятии и опускании ведер. Тогда уж нужно не два коромысла, а три, чтобы третье нести на голове. Это уже почти совершенство.

— Вы, конечно, можете упражняться в остроумии, а я совершенно серьезно говорю.

— Ну ясен пень, куда уж серьезнее.

— Дело в том, что с помощью двух коромысел можно продемонстрировать седловую точку.

— Зачем ее демонстрировать?

— Чтобы построить модель судьбы человека.

— Как же я сразу-то не догадался! Шура, а крыша-то — бай-бай.

— Не догадался ты по элементарной причине: плохо учил анализ многих переменных и не помнишь, что такое седло. У функции двух переменных, темный ты мой, обе частные производные могут быть равны нулю, а точка критической не будет — по одной координате она может оказаться локальным минимумом, а по другой — максимумом. Такие точки и называются седловыми: это точка, в которой сидит всадник, — седло гладко спускается налево и направо, но лука седла поднимается вперед и назад. Если повесить одно коромысло рогами вверх, а на него поперек положить второе рычагами вниз — точка пересечения коромысел и будет седловой. И такая точка обязательно случается в судьбе человека, который, как муравей, бежит по второму коромыслу вверх и добирается до седла. И это трудный момент жизни. Представьте, вы поднимаетесь вверх, и идете в правильном направлении, и все вообще делаете правильно, трудитесь сосредоточенно и самоотреченно, и вот уже видна вершина. Еще одно, последнее усилье, и ты достиг ее — впереди начинается спуск. Так, значит, я смог, я гений! Но что-то вселяет в тебя смутные сомнения. И ты поворачиваешь голову сначала налево, а потом с упавшим сердцем смотришь направо. Оказывается, та точка, которая казалась тебе вершиной и вроде бы вершиной и была, — судя по всем признакам, всего лишь седло. Прямо перед тобой действительно спуск, но налево и направо начинается новый подъем, и вот он-то — бесконечен, и нет у тебя шанса еще раз пережить торжество покорения вершины. А устоять в этой точке нельзя — поскольку это положение неустойчивого равновесия. У тебя лишь два выхода — либо соскользнуть вниз, либо начать новый подъем, который кончится только с твоей жизнью. И такая точка бывает в судьбе любого ученого, и вам, лопоухие мои друзья, тоже предстоит ее пережить. И здесь единственным утешением может быть только одно: ты можешь идти вверх, и хотя крутизна горы растет с каждым шагом, ты продолжаешь путь и понимаешь, что только на этом пути есть настоящие и уже только твои открытия.

— Понятно, Шура, значит, покупаем два коромысла, выкидываем, на хер, нашу инструкцию, устраиваем Алеше демонстрацию седловой точки, а ты сопровождаешь веселую пьянку своей заунывной лекцией, — резюмировал Просидинг-младший. — Ты только Маше эту свою коромысленную теорию не рассказывай, она тебя погонит ссаными тряпками и будет абсолютно права.

— Обязательно расскажу, — удивился Шура, — и она, в отличие от вас — полных ослов, оценит глубину погружения и высоту полета.

— Ладно, уже «Юго-Западная». Пошли на автобус.

И мы пошли, невольно представляя себе перекрещенные коромысла, по которым карабкаются вверх и соскальзывают вниз, рискуя сорваться в небытие, но мужественно стремясь к непознанному, миллионы московских простых муравьев.

Когда мы добрались до совхоза, было еще светло. Григорий объявил, что мы используем тактику выжженной земли — то есть заходим в каждый двор без разбора. И мы с Шурой отправились: я по четной стороне, Шура — по нечетной. Он дал нам честное слово, что про гладкие многообразия спрашивать местных жителей не будет и свою коромысленную теорию излагать воздержится. Начало было обнадеживающим. Едва ли не в первом же доме нам объяснили, зачем нам приспичило покупать коромысло. Женщина, вытирая руки о фартук, сказала: «А, ребята, вам, наверное, для самодеятельности нужно. Только вот нет у меня коромысла, я ведра на саночках вожу». Теории самодеятельности мы дальше и придерживались. И наконец нам повезло. «Коромысло-то есть, только ведь самим нужно», — сказала хозяйка одного из последних домов на длинной улице. Я пустился в объяснения про жестокую необходимость самодеятельности в нашей просвещенной стране, где каждый творец своей судьбы и должен быть всесторонне развитым, а значит, петь под гармошку и плясать с коромыслом наперевес. Пришел хозяин и посмотрел на меня довольно недружелюбно. Хозяйка обратилась к мужу: «Вася, ну давай отдадим, надо ребятам помочь». — «Да ведь придется новое делать», — тяжело вздохнул хозяин. Но Васина участь была решена. Я отдал три рубля и с победоносным видом вышел к своим подельникам, подняв над головой самое настоящее коромысло. Оно, правда, больше напоминало палку с железными крюками на концах, никакого лихого изгиба у него не было — разве что совсем чуть-чуть, и вряд ли такое коромысло подошло бы для демонстрации седловой точки. Но мы его нашли, и это казалось почти невероятным.