Чем громче поддерживали правых одни, тем большую духовную близость ощущали в своем кругу другие, тем кровожаднее смотрели согласные с будущим новым президентом на несогласных… Потом, как в кино — прошло время — и спустя пару лет стало ясно, что оба лагеря не согласны ни на что.

Вспышки из уголков памяти слепили, и некоторые детали мозаики от Нины ускользали. Вот она задумалась и не заметила, что площадь Республики наконец-то отреставрировали, а вот — не заметила бастующих в желтых майках, но обернулась, успела догнать процессию взглядом, заодно обратила внимание на гигантский плакат с Денисом Мацуевым — Россия культурная страна, ясен пень. И тут же перед глазами зарябило от садов и огородов французской прессы, цветущей, распаханной, яркой. Киоски, круглые и квадратные, вывешивали журналы, словно гирлянды, перед окошками, перед кассовыми аппаратами, — так, чтобы заголовки били по мозгам тех, кто хотят жить в мире иллюзий.

Нина достала зеркальце, притворно холодно посмотрела на свое отражение, смешливо заморгала пушистыми темными ресницами. В последний раз, когда Саша видела подругу, у Нины еще не было ранних мимических морщин на лбу, и кожа чуть что не трескалась. А в остальном — тот же элегантный нос, тот же аллергический румянец, те же хитрые глаза и чуть оттопыренные уши, тщательно спрятанные под русыми волосами, курчавыми у висков.

* * *

Сколько бы времени ни ушло на то, чтобы уговорить профессора Зольцмана поехать в Петербург — это того стоило. Он был лучшим специалистом по внематочной беременности, наблюдал развитие плода на всех этапах и в самых непредвиденных положениях — в яичнике, вместо маточной трубы, или на окружающей брюшине, рядом с печенью, в рудиментарном роге матки. Он описал несколько любопытных случаев гетеротопической беременности, при которой одно плодное яйцо развивалось в матке, а другое — вне ее, и провел множество рискованных операций, когда изъятие плода на ранних стадиях угрожало жизни ребенка, а дальнейшее его развитие могло оказаться смертельным для матери. Кроме того, доктор Зольцман зафиксировал редчайшее явление под названием литопедион, или «каменный ребенок», обнаружив в животе девяностолетней женщины шестидесятилетний плод. Это был двести первый случай окаменения плода за всю историю медицины, начиная с XI века, и сперва Зольцман вместе с коллегами принял плод за раковую опухоль, однако после сканирования, анализов и семидневного мучительного разгадывания головоломки ответ был найден: плод развивался вне матки, но оказался слишком большим, чтобы организм смог его поглотить, и потому, погибнув, снаружи кальцифицировался — таким образом тело матери защитило себя от мертвых тканей и не подверглось инфицированию. Помянув добрым словом Альбукасиса, придворного лекаря халифа Кордовы Аль-Хакама II, впервые констатировавшего окаменение плода, Зольцман отправил девяностолетнюю старуху на операцию, которая длилась шесть часов, и в результате которой подтвердился миф о том, что сын Прометея Девкалион и его жена Пирра произвели род человеческий из камня. Старуха не выжила. Ее приемный и единственный сын утверждал, что смерть должна была наступить задолго до операции, ведь сколько он помнит мать, она всегда ела землю; большой суповой ложкой копала землю в парке и наполняла ею кухонную посуду, а если ее не хватало, добирала из цветочных горшков; на море детской лопаточкой насыпала песок в банки из-под варенья, вместе с камушками и кусочками глины, в лесу — вилкой протыкала почву, поросшую мхом и травой; она ела понемногу, добавляя щепотку земли в каждое блюдо и смешивая грунт с привычной пищей так, что вкус почти не чувствовался, а зубы точились, и постоянно слышался хруст и треск. Наслаждаясь своим странным ритуалом, женщина чувствовала, как с его помощью воссоединяется с далеким прошлым, с древними предками, прародителями и основателями первых человеческих семей. Вместе с мельчайшими песчинками она вбирала в себя ветер и вечное движение планеты, в крошечных молекулярных кристаллах ей чудился свет, голубое ослепительное сияние.

Земля никак не повлияла ни на печень, ни на почки, ни на желудок, ни на сердце. Телом старуха была совершенно здорова, и если бы не каменный ребенок, Бог ее знает, до каких годов дожила бы.

После этого случая Зольман поверил в феномен редчайшего совпадения и в то, что силой мысли можно заставить мир двигаться в нужном тебе направлении. Он хотел столкнуться с аномалией каменного ребенка, и он с ней столкнулся; он хотел открыть Америку, и он ее открыл. Зольцман внезапно осознал, что мировое движение, поддающееся воздействию разума, напрямую зависит от того, настроен ли разум на извлечение из лона вселенной правды жизни, той самой Божьей правды, во имя которой погиб на костре Ян Гус.

Спустя пару лет после каменного ребенка Зольцмана вновь осенило. К нему попал беременный мужчина. Плод у него под сердцем оказался двести вторым каменным ребенком за всю историю медицины, вторым каменным ребенком в практике Зольцмана и первым в мире близнецом всех времен, который не отделился от брата, но был полностью поглощен его организмом.

— О великий народ, я поведу тебя через Синайскую пустыню прямиком к Земле Обетованной! — воскликнул Зольцман, восхитившись своим умом, и все коллеги решили, что гениальный врач, возомнивший себя Богом или как минимум Моисеем, вконец рехнулся.

Нина знала, что при нынешних обстоятельствах маме в ее гинекологической клинике нужен именно такой рехнувшийся гений, и хотя на первое письмо Ирины Петровны Зольцман ответил вяло, после второго, изучив подробное описание «плода», ученый соблаговолил встретиться и поговорить.

Нина с первого курса меда подрабатывала у мамы — в основном, правда, занималась дизайном и пластической хирургией — убирала дефекты, уродства, изъяны, мешающие нормальной жизни — но в лаборатории тоже проводила много времени, не упускала ни одной стажировки, ни одного семинара и все инновационные технологии тестировала первой. В институте ей, конечно, завидовали, хотя на этапе аспирантуры Нина уже не так много общалась с бывшими сокурсниками — Дима был исключением. Он работал в поликлинике для творческих работников № 40, тоже гинекологом и тоже с удовольствием. Мама Нины переманивала его к себе, но Дима с достоинством отказывался от выгодного предложения, набивая себе цену не в качестве врача, а в качестве будущего зятя.

Увы, несмотря на доверительные отношения и профессиональную солидарность, Нина не могла рассказать молодому человеку про Васю Петрова, потому что мама считала — малейшая утечка, и пациента заберут, запрут туда, где держат атомную бомбу и многочисленных инопланетян, которых еще при Горбачеве наловили целую уйму.

Васю Петрова, как и других сложных больных Зольцмана, долго гоняли по врачам, прописывая то одно, то другое бессмысленное лекарство, не в силах выявить причину приступообразной тахикардии, которая дважды приводила к остановке сердца.

Лучшие кардиологи города разводили руками — мол, сердце в полном порядке, причин для пароксизмов нет — и отправляли Васю к неврологам, те сканировали голову, вводили контраст, втыкали в клиента иголки, чтобы жизнь малиной не казалась, затем тоже разводили руками и отправляли к эндокринологам, которые, проверив щитовидку, надпочечники и все существующие в природе гормоны, отправляли обратно к неврологам, неврологи — к психологам, психологи обратно к неврологам, неврологи — к остеопатам, остеопаты — к гомеопатам, гомеопаты — к гастроэнтерологам, и на десятом или одиннадцатом витке Вася снова попал к кардиологам. Поскольку тахикардия была настоящей, а умереть от остановки сердца Вася не хотел, кардиологи любезно, но без энтузиазма в энный раз сделали пациенту эхо и, к собственному превеликому изумлению, обнаружили опухоль размером с теннисный мяч, давящую на нижнюю полую вену.