задержкой. Зубин Шварцман уехал на Манхэттен задолго до прихода почтальона, поэтому он и его жена Харриет смогли обсудить новости только вечером.

Вечерами, когда Зубин не оставался в городе по делу и Харриет не нужно было сопровождать его на мероприятия, они сидели вместе на веранде и, глядя на лужайку, обсуждали события прошедшего дня. Им очень нравилось, когда дочь выходила к ним, чтобы пожелать спокойной ночи. Кармелита Гернандез, доминиканская служанка, выполнявшая роль няни Абигейль, всегда наряжала девочку в самые красивые платья, надевала ей на шею ожерелье с бриллиантами, украшала волосы золотыми лентами и провожала до дверей, где, прошептав ободряющие слова, слегка подталкивала на веранду.

— Эй, уж не моя ли это маленькая принцесса — воскликнул Зубин так же, как и всегда, когда Абигейль присоединилась к ним. — Идите-ка сюда, ваше высочество, папочка хочет обнять вас. Он так по вам соскучился.

Абигейль замерла в дверном проеме и неподвижно стояла там, ошарашенная видом своего могущественного отца, который шел к ней навстречу с распростертыми объятьями и бокалом бурбона.

— Обними папочку, Абигейль. — Харриет Шварцман не переносила даже малейших проявлений застенчивости или неуверенности в себе.

— Так-то лучше. — Зубин заключил дочь в объятия. — А теперь расскажи папочке, чем ты сегодня занималась, пока он работал?

Абигейль посмотрела на мать, словно бы спрашивая: «Я правда должна рассказать ему?»

Миссис Шварцман кивнула. Она была очень хрупкого телосложения и чем-то напоминала птицу. На ней было черное платье для коктейля, которое сшили специально по ее заказу в Париже. Харриет расслабленно откинулась на велюровом шезлонге.

Ее ноги в туфельках с позолотой были крохотные и изящные, словно кукольные. Но если Зубин руководил своими делами со всей безжалостностью, которая требовалась от финансистов Нью-Йорка, то дома с не меньшей жесткостью правила его жена. Рядом с Харриет Зубин робел.

Абигейль уже было открыла рот, чтобы рассказать отцу последние новости, но замерла в нерешительности, и Харриет начала вместо нее:

— Зубин. Абигейль пытается рассказать тебе, что ее пригласили во Францию. Этим утром мы получили письмо от Маркуса Брэнда. Он собирает всех своих крестных детей в августе.

— Это смешно. Как это Абигейль может быть чьим бы то ни было крестным ребенком? У иудеев не бывает крестных родителей.

— Ты сам попросил Маркуса, — напомнила ему Харриет.

— Я попросил Маркуса?

— Вечером на следующий после рождения Абигейль день ты привез его в клинику «Маунт Синай». Ума не приложу, почему ты так поступил, даже не позвонил мне в палату, и я тогда не успела прилично одеться…

— Да ладно, Харриет. Мы с Маркусом приехали с праздничного ужина. Мы были в «Рейнбоу Рум», отмечали крупную сделку. И разумеется, рождение Абигейль. Я думал, ему будет приятно приехать и посмотреть на мою малютку.

— …и потом ты попросил его стать крестным нашей дочери. Думаю, ты просто напился. От тебя несло ликером. Хотелось бы надеяться, что медсестра ничего не почувствовала.

— Ты уверена в этом человеке? Что-то я ничего не могу о нем вспомнить.

— Скорее не хочешь вспоминать. Ты сильно разозлился на него, когда в конце концов, та сделка расстроилась.

Зубин побагровел:

— Это тот хитрожопый выродок!!! Все было готово — деньги и все остальное, — мы обо всем договорились. А потом он взял и обдурил меня. Знаешь что? Этот тип ничего не добился бы в нашем городе, если бы я не представил его нужным людям. Я не хочу говорить об этом. Никогда мой ребенок не ступит на порог его дома во Франции!

— Он присылал ей подарки, — сказала жена. — На каждый день рождения, не пропустил ни одного… Мне кажется, он очень заботливый. В прошлом году он прислал ей колечко с бриллиантом в форме жука.

Зубин пожал плечами: он сам мог купить дочери драгоценности.

— Абигейль непременно нужно поехать во Францию, — настаивала Харриет. — Ей это пойдет на пользу. Она смогла бы увидеть Европу. Все лучшее, что есть на свете, — из Европы.

— Ты действительно так думаешь? Бармен в «Отель-Морис» даже не умеет делать коктейли.

— Не строй из себя филистера, Зубин. Я говорю о культуре. Я много размышляла об этом, — резко заявила Харриет мужу, — и мне очень хочется, чтобы Абигейль поехала. Это очень важно для ее культурного развития.

— Прости, не уверен, что правильно тебя понял. Ты хочешь, чтобы моя семилетняя принцесса полетела в Европу через Атлантический океан одна?

— Я могу полететь вместе с ней туда и обратно, — ответила Харриет. — Я проведу неделю в Париже. Мне нужно побывать у новых кутюрье.

Глава 2. Август 1966 года

Сотрудник аэропорта шлепнул печать в документ Стюарта.

Войдя в зал для прибывающих, Стюарт стал искать табличку со своим именем.

Полет до Ниццы прошел просто блестяще: на борту во время взлета даже раздавали карамель, а во время обеда он припрятал миниатюрные солонку и перечницу. В душе Стюарта восторг боролся с застенчивостью и боязнью нового. Выйдя из самолета, он сразу ощутил горячий воздух Ривьеры. Во Франции даже пахло по-другому: дизельным топливом и цветами.

— Vous êtes Monsieur Bolton?[1]

Мужчина в светло-сером костюме и с табличкой «Брэнд» в руках взял его чемодан. Стюарт пошел за ним на улицу к автомобильной стоянке.

Мужчина открыл перед ним заднюю пассажирскую дверь черного «мерседеса». Стюарт никогда в жизни не ездил в таких больших машинах. На улице было еще светло, самолет прибыл в восемь часов по английскому времени, что соответствовало девяти вечера по французскому.

Стюарт пошарил в карманах в поисках французских денег, которые дала ему Джин. Они специально заказывали их в местном отделении банка в Сметике, где все были поражены тем, что Стюарт один полетит на самолете.

Машина поехала через центр большого города, состоявшего из желтых жилых домов с балкончиками. Внутри «мерседеса» было довольно душно, и Стюарту захотелось открыть окно. Он повернул ручку на несколько сантиметров, и в салон машины устремился поток теплого воздуха.

Водитель обернулся и сказал: «Non!», знаком требуя закрыть окно. Потом, глубоко вздохнув, он повернул рукоятку на приборной панели, и салон со свистом стал заполняться еще более горячим воздухом, который шел спереди.

Дорога шла вдоль берега моря, совершенно спокойного, гладкого, как зеркало. Вдали виднелись крохотные лодки. Море мерно покачивалось у самого берега и заворачивало за лесистый утес. Вечернее солнце отбрасывало золотые отблески на спокойные волны, которые неспешно шлепались о землю. Кто-то катался на водных лыжах. Было очень жарко.

Машина свернула на дорогу поуже. Мимо проносились розовые виллы, спрятавшиеся в тени раскидистых сосен.