Мэй крикнула:

— Ради всего святого, давай выбираться!

Ей было трудно дышать. Девчонка в кепке толкнула ее в сторону, к краю толпы. Мэй не успела вздохнуть с облегчением, как ее посетила страшная мысль: может, девчонка вовсе и не собирается бежать. Может, она просто хочет подобраться поближе к полицейским.

Мэй старалась угнаться за ней, но это было почти невозможно: приходилось то и дело уворачиваться от локтей, коленей, бедер и суфражистских плакатов.

— Прошу вас! — задыхаясь, повторяла она. — Пропустите, пожалуйста!

А потом вдруг толпу женщин перестали теснить со всех сторон. Полицейские отступили, смирившись с поражением. Вместе с остальными Мэй бросилась вперед, стараясь удержаться на ногах. Она увидела, как какая-то пожилая женщина оступилась, упала на колени и предостерегающе вскрикнула. Но толпа неумолимо рвалась вперед, задние напирали на негодующих передних, и тем оставалось только топтать упавших. Впервые за все время Мэй стало по-настоящему страшно.

И тут они наконец вырвались на свободу.

Рев толпы по-прежнему был оглушительным. Пахло потом, страхом, лошадьми, угольным дымом от соседних домов. Мэй схватила девчонку за руку и потащила, спотыкаясь, вон из толпы, подальше от толкотни, в переулок. Ее спутница хватала ртом воздух. У Мэй ныло все тело. Обе привалились к какой-то стене, задыхаясь, как бегуны после марафона.

— С тобой все хорошо? — встревоженно спросила Мэй.

Девчонка испустила длинный прерывистый вздох и подняла голову. Ее лицо было красным, волосы слиплись от пота.

— Зачем ты это сделала? — спросила она. — Мы же побеждали!

— Нас могли убить! — возразила Мэй. Голова кружилась все сильнее, она немного растерялась и почувствовала, что ее начинает бить дрожь.

— И что? — потребовала ответа девчонка. Она угрожающе приблизила лицо вплотную к лицу Мэй. А Мэй думала лишь об одном — нестерпимом желании поцеловать ее. Почти бессознательно она подалась вперед, и девчонка пугливо отпрянула.

— Ни черта себе! — выпалила она. Мэй замерла. — Ты вообще кто?

— Я Мэй. Мэй Торнтон. А ты?

— Нелл. Эллен. Нелл. Нелл Суонкотт.

«Приятно познакомиться», — чуть не отозвалась Мэй. Ее так и подмывало рассмеяться.

— Какого черта… — начала Нелл, но что она собиралась сказать, Мэй так и не узнала.

В конце переулка показалась тень, знакомый голос воскликнул:

— Мэй! А я тебя всюду ищу!

Это была мама — одежда в беспорядке, раскрасневшееся лицо, растрепанная, как птичье гнездо, прическа. В голосе слышались резкие, тревожные нотки, совершенно несвойственные ей.

— С какой стати ты здесь прячешься? Неужели не могла догадаться, что я буду тебя искать?

— Я просто… — Мэй повернулась к Нелл, чтобы объяснить.

Но Нелл исчезла.

Нелл пробиралась к дому переулками словно в тумане. Она чувствовала себя уставшей, избитой и ошарашенной. Но все прочие чувства перекрывало еще одно — возбуждение, от которого кружилась голова.

Неужели это было по правде? И эта девчонка только что пыталась поцеловать меня?

Ее не покидало желание вернуться. Сказать: «Как ты узнала, что так можно? Там, откуда ты, все так делают?» Может, у шикарных девчонок вроде Мэй принято целоваться друг с другом. Или так вообще делают все.

Но спросить она не могла. Как и заставить себя вернуться. В мире Нелл девочки вроде Мэй появлялись ненадолго — промелькнут вдалеке и исчезнут. Порой ее знакомым случалось работать в домах, где жили такие, как Мэй, — мести полы, нянчить детей. Иногда их можно было рассмотреть с близкого расстояния — например, в больнице или на суфражистских маршах. Но просто взять и подойти к одной из них, да еще и спросить, почему она пыталась тебя поцеловать, было немыслимо.

А более немыслимо попросить о новом поцелуе.

Домой она вернулась поздно, в десятом часу. Она сама открыла дверь — в Попларе никто сроду не запирался — и поднялась по лестнице до дверей двух комнат, которые они снимали. В кои-то веки на кухне было тихо. Ее родители сидели у огня, мама зашивала разорванную юбку Дот, папа ставил подметку на ботинок Берни. Младшие дети спали в комнате по соседству, младенец — в ящике у кровати. Как только Берни подрастет немного, переберется из кровати на диван, к старшему брату Биллу. Шестнадцатилетний Билл где-то пропадал, как обычно.

Услышав, как вошла Нелл, мама подняла голову.

— Все хорошо, милая? — И, разглядев ее лицо, добавила: — Беспорядков не было?

— Немного. — Она дотронулась до чайника на столе — еще теплый. Хорошо. И налила себе чашку. — Но видели бы вы этих суфражисток. Блеск!

Мать нахмурилась.

— Ты только поосторожнее, девочка моя, — попросила она. — Марши — одно дело, но не вздумай поджигать почтовые ящики, слышишь? Угодишь за решетку — нам заплатить за тебя залог будет нечем.

Нелл взглянула на отца, тот усмехнулся.

— Всегда любил девчонок с огоньком, — сказал он.

Миссис Суонкотт отвесила ему оплеуху.

— Ну-ка придержи язык, а не то смотри у меня, — пригрозила она.

Лондонский Ист-Энд находился на территории доков и считался одним из беднейших районов города. В четырех комнатах дома, где жила семья Нелл, ютилось четырнадцать человек: восемь в двух комнатах наверху и миссис О’Фаррелл с ее пятью детьми в двух нижних. Другие дома на этой улице были такими же переполненными. Почти все знакомые Нелл жили шумно и взаперти не сидели — запросто ходили друг к другу и совали нос в чужие дела.

Благодаря докам население Ист-Энда пополнялось выходцами отовсюду: эмигрировали из Восточной Европы евреи, приплывали на судах из Индии ласкары[3], были здесь и переселенцы из Ирландии и даже несколько человек из Вест-Индии и Африки. В районе придерживались традиций политической активности: мистер Суонкотт помнил забастовку докеров в 1889 году и однажды слышал, как член парламента от лейбористов Кейр Харди[4] выступал на митинге в Виктория-парке. И вот теперь еще появились суфражистки.

Нелл прибилась к ним в прошлом году, когда ей было четырнадцать.

Конечно, туманные представления о суфражистках у нее имелись и раньше. Она знала, где находится помещение женской организации, и довольно часто видела суфражисток на улицах: они стояли на ящиках, кричали что-то насчет прав женщин и раздавали листовки. Занятно было наблюдать, как они спорят с мужчинами, которые пытаются их осадить и высмеять. А иногда слушатели начинали швырять в суфражисток все, что попадалось под руку, и это зрелище захватывало еще сильнее.