Грек оглянулся, нашел взглядом стюардессу и поманил ее пальцем.

Она без промедления подошла, мило улыбнулась и спросила:

– Еще мартини?

– Нет, мартини с водкой, – ответил Грек и тут же легонько тронул за локоть свою очаровательную соседку: – А вы будете мартини?

– Я? – встрепенулась попутчица и, казалось, впервые за два часа полета обратила внимание на Грека. – Я… не знаю. Может быть, немного шампанского…

– Значит, бокал шампанского? – уточнила стюардесса.

– А у вас какое?

– Полусладкое…

Незнакомка поежилась и втянула шею в плечи.

– А брюта нет?

– К сожалению, нет. Есть подарочное, дорогое. Французское «Мадам Клико»…

Девушка оставила ее слова без внимания и снова отвернулась к иллюминатору.

– Откройте бутылку, – тут же попросил Грек стюардессу, – и принесите коробку хороших шоколадных конфет.

Через пару минут на откидном столике стояла бутылка «Клико», и соседка Грека сжимала в ладонях длинный фужер с янтарным напитком.

– Благодарю вас, – сказала она Греку, – но зачем вы сорите деньгами? Не так уж мне и хотелось шампанского. Я и сама не знаю, почему про брют стюардессу спросила…

Грек оставил ее слова без внимания и, заглядывая в печальные глаза девушки, поинтересовался:

– У вас все в порядке?

– Да, да, – кивнула она в ответ, не поворачивая головы. – Все в порядке. Почти все. Если не считать, что я провалилась в балетное училище…

– Ну, стоит ли об этом горевать! – постарался утешить девушку Грек, подливая в ее фужер шампанское – и оглянуться не успеете, как пролетит год и подойдет время новых экзаменов…

– Нет, это жизнь пролетит, а время, к сожалению, стоит на месте, – чуть не плача ответила она.

– Вы говорите так, будто и в самом деле жизнь для вас закончилась…

– Это будет не жизнь, а прозябание. Из балетной школы меня выпустили, в училище не приняли, хотя родителям не стала об этом говорить. К чему расстраивать? Вот теперь лечу обратно в Москву. А где буду жить, на какие деньги – пока еще не знаю.

– Поверьте мне, – сказал Грек, – все образуется.

Ему почему-то сразу захотелось помочь этой девушке, но во всем осторожный Грек сдержал свой порыв. Сколько в стране таких неудачников, не поступивших в вузы? Что ж теперь, всем помогать, что ли? Да и что он знает об этой девчонке, помимо того что она провалилась в балетное училище?

– Найдете, где подработать, и квартиру снимите, – снова сказал он подбадривающие слова и выпил мартини с водкой.

Она тоже сделал глоток из своего фужера.

– Да, конечно, не все так уж и плохо. Подруга обещала приютить на первый месяц. Да и, может быть, удастся найти место танцовщицы в каком-нибудь ночном варьете или кабаре. Их ведь в Москве теперь – как грибов после дождичка. А классных танцовщиц, мне говорили, не хватает…

– Ну вот, видите…

Грек хотел сказать еще что-то успокаивающее, но в это время девушка повернулась в его сторону и грустно посмотрела в глаза.

– Вы не понимаете! Разве место настоящей балерины в варьете! Ведь я всегда мечтала танцевать только классику…

Грек промолчал, наблюдая за девушкой. А она отпила еще глоток шампанского, и ее глаза как-то сразу повеселели.

– Какая прелесть – это «Клико»! Вы знаете, наверное, все знаменитые балерины пили только «Клико» – Кшесинская, Павлова, Уланова, Плисецкая… А я пью такое впервые. Может быть, у меня все впереди? С этим бокалом вы вложили мне в руки какую-то надежду…

– Ну что вы! – вдруг ни с того ни с сего засмущался Грек и честно признался: – Я вот не одну бутылку «Клико» за свою жизнь выдул, а живую балерину возле себя вижу впервые…

– Как?! Вы ни разу не были на балете? – Ее зрачки от удивления расширились.

– Ни разу. Если не считать передач по телевидению…

– Но как же можно тогда жить? Вставать по утрам, садиться за стол, гулять в парке и… не знать, что есть балет, есть искусство танца, есть, наконец, величайшее наслаждение… – Она не договорила.

Самолет вдруг резко качнулся и пошел на снижение. Она поставила бокал на откидной столик и зажала ладонями уши.

– Мамочки! – сказала она себе самой. – Жуть как боюсь взлета и посадки.

Грек допил мартини с водкой и откинул голову на сиденье. «А интересная девчушка, – подумал он. – Вся ее натура дышит какой-то старомодностью. Может быть, они, балерины, все такие – с ахами, вздохами, грустными глазами?»

Он краем глаза посмотрел на свою соседку. Она по-прежнему прикрывала ладонями уши, голова ее упала на грудь, и глаза были закрыты.

Когда самолет совершил посадку и подрулил к зданию аэровокзала. Грек предложил встретиться:

– Вам не составит труда быть моим гидом на балете?

Девушка подняла на него глаза:

– А на какой балет вы меня приглашаете?

– Я не знаю. Давайте через два дня встретимся у Большого театра. В половине седьмого вечера. Какой будет, на тот и пойдем.

– В Большой театр?! Туда невозможно достать билеты. Если только у спекулянтов, но это очень дорого.

– Это уже моя забота, – сказал Грек. – Скажите только, где вы остановитесь, и я за вами заеду.

Она немного подумала и ответила:

– Давайте послезавтра встретимся около Большого. А сейчас расстанемся. Меня будут встречать… Подруги…

Бомж Яша был человеком неопределенного возраста, полноты, роста и национальности. Ну, с возрастом все понятно. Тут даже объяснять нечего – что бомж всегда человек без возраста. А вот по поводу его роста и объема надобно кое-что объяснить. В зависимости от всклокоченности волос и модели обуви рост Яши мог варьироваться в пределах от метра шестидесяти до метра восьмидесяти. Если говорить о полноте, то даже самый опытный следователь не мог бы в точности что-либо угадать. Дело в том, что, невзирая на погодные и сезонные условия, на Яше всегда было очень много одежды. И не снимал он ее никогда. Просто всегда ему было, как говорят, ни холодно ни жарко. С национальностью опять же ясно – разве у бомжей она бывает? Смешной вопрос…

Так вот, бомж Яша, войдя во двор, тотчас же, шаркая ногами по асфальту, направился к любимой лавочке, на которой он после внушительной дозы дешевого национального напитка намеревался вздремнуть пару часиков под сенью шелестящих березовых листьев. Не успел он расстелить на лавчонке газетки и бросить вместо подушки под голову такого же неопределенного возраста, как и он, всегда чем-то набитую сумку, как по всему двору разнесся громкий и скверный звук автомобильной сирены.