уха дужка, а перед ртом на ней камешек что-ли. А может зерно? Браслетик богатый, чистое золото. И камешек на пальце – я таких не видывал. Ах, жалко, хозяин с нами. Сейчас бы зайти тихонько сзади, да шестопером по макушке. Камень на шею – и концы в воду. Ох, пожили бы!

– Тихо ты, Огрызок. Распустил язык, не ровен час, услышит кто. А у хозяина глазки забегали, видать тоже что-то присмотрел себе. Великий Кумат, – здоровенный бугай Арко набожно подкатил черносливины глаз, – грех, грех такого птенчика не ощипать. Вот ведь дурак, без всякой охраны, без рабов – сам просится в руки.

Крепко стоял на волосатых кривых ногах, обутых в новехонькие сандалии, уважаемый и влиятельный человек Фату. Дорогой шерстяной хитон обтягивал его толстый сытый живот – признак большого достатка. На шее массивная золотая цепь, пальцы унизаны перстнями. Жалкие остатки курчавой шевелюры и черная борода обильно смазаны фруктовым маслом. С ним три человека охраны, людей верных, тертых, побывавших не в одной потасовке. Богат, богат был Фату, бывший раб, вольноотпущенник, с потрохами купивший собственного господина, а ныне купец – солидный, важный, заседавший в купеческой троме. Никто, никто не знал, что его людишки промышляют грабежом, воровством, опаивают в кабаках моряков и продают их в рабство. Хе-хе, нельзя пренебрегать в этой жизни ни единым грошиком. Сколько уж лет прожил Фату, а за всю жизнь не нашел на земле ни единой монетки. Самому, самому надо добывать их.

Вот, пожалуйста, какой щенок стоит: светловолосый красавчик, широкий в плечах, тонкий в талии, как южная девушка и мускулистый, как молодой бог. За такого любая богатая женщина никаких денег не пожалеет. Надо бы проследить за этим мальчиком, жалко нельзя сейчас им заняться – народу многовато для такого дела.

Что там его золотые цацки, их у Фату полным-полно, а вот ножичек у этого мальчишки очень и очень стоящий. Надо бы взглянуть на клинок, похоже эта штучка стоит побольше самого хозяина.

Фату льстиво обратился к светловолосому:

– Позволь, незнакомец, взглянуть на клинок твоего ножа. Я большой любитель оружия, но такого еще не видывал.

Светловолосый, снисходительно улыбнувшись, вынул нож из ножен и протянул рукояткой вперед Фату.

Ах, ах, необыкновенной формы и белого металла лезвие матово светилось, узкая отточенная полоска сияла, как зеркало. А по обуху двойная пилка, режущая кость, как масло. Рукоятка черная, рубчатая, сделана по форме руки – невиданное оружие. Фату был сражен наповал, ощутив в руках нож, он пошел напролом и сказал высокомерно:

– Варвар, ты его украл, я обязан сдать тебя портовой страже. А попав к ней, ты лишишься не только ножа. Так что выбирай, или ты вернешь украденное, или сядешь в колодки, и тебя будут бить плетью.

Щенок засмеялся, и не успел Фату ничего понять, как нож опять был в руках у него. Вложив его в ножны, он весело сказал:

– Эта игрушка не для тебя, купец. Тем более, ее нельзя давать в руки бывшим рабам. Ты ведь бывший раб, верно? Втихаря разбойничал, ссужал деньги своему господину. Потом, когда он у тебя был на крючке, ты вынудил его дать тебе вольную и стал купцом, богатым и уважаемым человеком. Но грязных занятий своих не бросил, и сейчас твои людишки занимаются разбоем, так ведь?

А вот это были уже не шуточки, это было опасно. Не за речи, за намеки о тайных делах Фату, многие отправились с камнем на шее на дно морское. Со щенком нужно было кончать немедленно. Фату зарычал:

– Арко, Лен, Огрызок, взять его!

Арко радостно засмеялся, выдергивая из чехла шестопер и продевая огромную лапу в ременную петлю. Поводя плечами, лениво двинулся к светловолосому – «наш браслетик, наш, гульнем с Огрызком»…

Здоровенный мускулистый увалень надвигался на Алекса, двое других, помельче, заходили с разных сторон. Ему, вдруг, стало неожиданно весело и легко на душе: половинки огромной муфты, щелкнув, наконец, совместились. Она заревела, набирая обороты, закручивая вокруг себя воздух. Наконец-то он почувствовал себя сильным, эти люди были полностью в его власти. Они угрожали его жизни, и с ними нужно было разделаться беспощадно. Он остановил увальня жестом и, подняв указательный палец правой руки, спросил:

– Ты видишь это?

– Вижу, вижу и сейчас оторву его вместе с рукой, – Арко резко крутанул шестопер на ременной петле вокруг руки и ловко поймал его, делая шаг вперед.

Мгновенный выпад не заметил, кажется, даже сам Алекс. Палец погрузился в ямку под кадыком, и вот он уже опять поднял его, но уже окровавленным. Арко, недоуменно выкативший глаза, схватился за горло, захрипел, качнулся и рухнул на колени.

Справа заорал Лен:

– Он убил его, – и взмахнул шестопером.

Ох, не надо было ему делать этого: Алекс шутя перехватил руку и, используя движение, резко резко рванул вниз и в сторону. У худого, с хищной физиономией Лена, что-то громко хрустнуло в плечевом суставе, он завыл и закрутился на каменных плитах, скребя по ним растопыренными пальцами левой руки.

Огрызок, суеверно омахнувшись ладонями, благоразумно бросился бежать, но нога Алекса в ботинке со стальной оковкой въехала ему в копчик, и бедняга ничком ткнулся в плиты. Фату давно понял, что ему пора поторопиться прочь, повернулся бежать, но не успел – их окружили синие рубахи портовой стражи.

Поднимающееся солнце ощутимо припекало, дрожал над каменными плитами горячий воздух. Ветерок доносил диковинные запахи фруктов, пеньки, смолы, какой-то гниющей гадости. Алекс с острым любопытством смотрел на офицера портовой стражи. Тот слегка расставил ноги в высоких шнурованных сандалиях, заложил палец левой руки за широкий кожаный пояс с бронзовой оковкой. Смотрел пристально, пронизывающе, сразу видно – государственный человек при исполнении.

Крепкое лицо гладко выбрито и умащено благовониями, коротко стриженые и слегка вьющиеся волосы непокрыты – страж, стоящий рядом, держал на сгибе руки начищенный медный шлем. В правой руке господина офицера короткий бронзовый жезл с хищной птицей, распластавшей крылья – ни дать, ни взять – римский орел.

Мигом пришедший в себя Фату, скорбно завопил, вцепившись короткопалыми лапами в хитон на груди:

– Господин начальник, этот проклятый варвар напал на смиренного законопослушного купца, одного моего слугу убил, двоих изувечил, пытался убить меня. О горе, горе, когда будет управа на мерзких негодяев, – из вытаращенных, с красными прожилками, глаз потекли совершенно натуральные слезы.

Ледяным голосом, негромко, офицер сказал:

– Помолчи, я все видел, – и, повернулся к одному из стражников, – Рефа!

Властным жестом поднял невысоко жезл и так же отчетливо произнес:

– За попытку ограбления и