Но исправить уже ничего было нельзя, и горечь, которую я испытывал при одной этой мысли, не давала мне писать дальше.

Спустя несколько дней, когда я все так же сидел, задумчиво глядя на пустой л ист бумаги, мне показалось, что откуда-то из-за спины до меня донесся голос С:

— Сэнсэй, пишите же, пишите скорей, не мучьте себя тем, что не ответили мне. Ваши читатели ждут. И я тоже смогу обрести вечный покой, прикоснувшись к тайнам вашего творчества, проникнув в его сокровенный смысл.

Я оглянулся, хотя глупо было ожидать, что я увижу покойного, и в тот же миг будто пелена спала с моих глаз. Да, мой долг перед читателями написать об этом. Мой долг — объяснить им, какого Бога я имел в виду, когда с таким пафосом заявил: «Литература призвана облекать в слова неизреченную волю Бога». Перечитав полное собрание своих повестей и рассказов, я так и не сумел обнаружить, где это написал, но оставались неперечитанными еще восемь томов эссе, наверное, это оттуда. Раз С. удалось найти эти слова…

Итак, что такое для меня Бог? Подумав, что именно об этом и следует написать, я решительно склонился над листом бумаги, но никак не мог сообразить, с чего начать. Если бы мне удалось найти эссе, в котором я это написал, это наверняка помогло бы мне, но я не взял с собой на дачу ни одного сборника своих эссе. Пока я пребывал в растерянности, неожиданно появился Дзиро Мори.

— Прекрасно! — заявил он. — Похоже, переезд сюда пошел тебе на пользу, говорят, ты уже и за работу взялся? Не прошло и четырех лет! Вернулся к тому, что начал писать во время болезни жены?

— Да нет, то я забросил. Взялся на новое. Как раз мучаюсь над началом, никак не получается.

— Неужели? Жаль, ведь было написано около двухсот страниц. Помню, ты мне давал читать. Первая глава, там где диалог между старой дзельквой и стариком поэтом, просто шедевр. Еще меня поразила другая глава, ну та, о твоем друге, Жаке, который полвека назад мечтал о космическом путешествии… Не стоит ли довести эту работу до конца? Ведь есть уже целых двести страниц. За лето ты бы вполне мог ее закончить. Порадовал бы своих читателей. А то они совсем заждались.

— Нет, я просмотрел рукопись, прежде чем ехать сюда. Нынешние читатели такое читать не станут. А если и прочтут, никакого отклика у них это не встретит.

— Да быть того не может! Нельзя ли объяснить поподробнее?

— Что ж, попробую, только не сейчас… Говорят, нынче летом в Токио страшная жара, а здесь, в горах, дни такие ясные, даже туманов нет, просто замечательно. Ты специально приехал, а я не могу ничем тебя порадовать, мы могли бы прогуляться вдвоем по лесу, но меня радикулит замучил, так что увы… А знаешь, мой брат здесь внизу скучает вдвоем с женой. Он будет рад, если ты его навестишь.

Дзиро Мори заявил, что и сам об этом подумывал, и вскоре по горной тропинке ушел вниз, к дому брата. Но прежде, чем покинуть меня, он, улыбаясь, произнес фразу, которую я до сих пор не могу забыть:

— Возможно, ты и прав. Я считаю ту главу шедевром, но вряд ли все читатели со мной согласятся. Ну, что старик поэт обращался к старой дзелькве, это еще туда-сюда, но вот что она с ним разговаривала и он ее понимал — в это они никогда не поверят. Они наверняка отнесутся скептически к самой идее о возможности диалога между человеком и деревом, им покажется, что автор на старости лет выжил из ума.

Получалось, что я просто должен написать о Боге.

Возможно, читатели действительно скептически пожмут плечами и отвернутся от меня, решив, что я выжил из ума. Тем не менее я все-таки напишу.

Приехав на дачу, я, подбадриваемый деревьями, поставил шезлонг в их тени и прилег отдохнуть. Вот какие мысли пришли мне тогда в голову. Чтобы вернуть жизненные силы моему одряхлевшему и ждущему смерти телу, есть только один способ, тот, которым я уже воспользовался однажды, когда полвека тому назад заболел туберкулезом и проходил курс климатотерапии в высокогорном французском санатории в Отвиле. В то время туберкулез считался смертельной болезнью, методы его лечения еще не были разработаны, эффективные лекарства тоже отсутствовали, бытовало мнение, что есть только один способ избежать летального исхода — пройти курс климатотерапии в высокогорном санатории.

Почти все время, за исключением специально отведенных часов на занятия физкультурой и на сон в палате, я должен был проводить, закутанный в одеяло, на самой примитивной, больше похожей на шезлонг койке в так называемом кюре — помещении для воздушных ванн, представлявшем собой что-то вроде открытого с трех сторон балкончика с навесом, на котором помещалась только сама койка да еще маленькая тумбочка с настольной лампой. Особенно важным считалось время с часу до трех дня, его так и называли «время погружения в природу», в эти часы надо было лежать, не засыпая, ни о чем не думая, полностью отрешившись от окружающего мира и сосредоточив все свои душевные силы на активизации внутренней жизненной энергии. В эти часы санаторий затихал, словно погрузившись на морское дно, весь городок тоже замолкал: не ездили машины, даже собаки переставали лаять, все словно помогали больным бороться с болезнью. Это было весьма мучительное упражнение, требовавшее от человека полной неподвижности — нельзя было ни на что обращать внимания, пусть даже тебя смаривал сон, пусть тебя зимой засыпало снегом..

В мой первый день в санатории его главный врач профессор Д. объяснил мне, что метод тотального погружения в природу в чем-то сродни известной в Японии дзенской практике медитации: человек должен, отбросив посторонние мысли, не погружаясь ни в сон, ни в размышления, направить все силы на привлечение к себе великой энергии, способной поддерживать его жизнь. Я сказал ему, что нельзя заниматься медитацией лежа, следует неподвижно сидеть на коленях с прямой спиной, и показал, как это обычно делается, но доктор, улыбаясь, возразил, что дух дзен остается духом дзен независимо от того, лежишь ты или сидишь, затем, добавив, что впервые имеет дело с пациентом из страны, где практикуют медитацию, а потому с нетерпением ждет результатов, похлопал меня по плечу.

И вот этот-то метод я и стал применять в нашем саду в Каруидзаве, и действительно, не прошло и трех дней, как я взбодрился настолько, что смог сесть за работу.

Потом, не выдержав насмешек вышеупомянутого Дзиро Мори, я забросил работу и, устроившись в саду в шезлонге, начал новый курс лечения…

В том году выдалось на редкость хорошее лето: дни стояли ясные, безоблачные, даже туманы, обычные в горах в это время, отсутствовали. Свежий и чистый воздух, прохладный ветерок, теплые ночи, сверкавшие множеством звезд… Словом, более подходящие условия для принятия дневных и ночных воздушных ванн трудно себе представить. К тому же многие дачи пустовали, вокруг было безлюдно и тихо.

Да, точно, это случилось в одиннадцать часов утра на третий день. Я лежал в рощице рядом с домом, в прогалах между ветвями лиственниц, синело ослепительно чистое небо, помню, меня еще охватил страх, что оно вот-вот поглотит мое бесстрастное, бесчувственное тело, и в этот момент я услышал торжественный голос.