Шорола немного успокоилась:

— Мать Дурга[21], сделай так, чтобы все было хорошо! Цветами и сандалом да умастится чело твое!

— Ладно, о сандале и цветах потом, а сейчас маслом да умастится мое чело. Знаешь, ночью мне что-то нездоровилось. Дай масла, я пойду выкупаюсь.

И Бидхубхушон ушел. Шорола, немного успокоившись, направилась в кухню, чтобы помочь Тхакрундиди. Промода при виде вошедшей в кухню Шоролы громко окликнула Шему:

— Шема, почему все опять пришли на кухню? В нашей кухне им больше нечего делать.

А Шемы как раз не было дома. Но для Промоды это ничего не значило; когда она на кого-нибудь сердилась, то всегда призывала Шему, не считаясь с тем, была Шема тут или нет.

Шорола поняла, к кому относилось это обращение, вышла из кухни и пошла на свою половину.

Когда домой вернулась Шема и увидела на кухне Тхакрундиди, она спросила у Шоролы:

— Ты сегодня разве отдыхаешь? Почему Тхакрундиди одна готовит?

Улыбка никогда не покидала лица Шемы. И сейчас, спрашивая Шоролу, она улыбалась. Тут Шорола чуть не рассердилась.

— И чего ты всегда смеешься не к месту?

— Но что же, плакать мне, что ли, как ты? Из-за чего мне плакать? — ответила Шема.

Но голос ее стал как будто глуше, и в глазах тоже блеснули слезы. Смутившись, она отвернулась.

— Нас отделили, — проговорила Шорола. — Тхакрундиди готовит для них. Вот я теперь и думаю, что же будет с нами?

— Отделили?! Как так отделили?

— Так, отделили.

И Шорола рассказала Шеме обо всем, что произошло.

Шема снова рассмеялась:

— Куда же теперь деваться мне, служанке? Хорошо, что я не мать этих братьев. Тогда мне только бы и оставалось, что броситься в Гангу. Но что же мне, бедняжке, теперь делать? Дорогая, может, ты знаешь, как мне быть?

— Не могу слышать больше твоего смеха! Неужели двух минут не можешь не смеяться? — опять рассердилась Шорола.

Не успела Шорола окончить разговор, как из школы прибежали Гопал и Бипин.

— Мама, а что ты дашь мне поесть? — подбежал Гопал к матери.

Шорола краем одежды стерла чернильное пятно с лица Гопала.

— Подожди немножко, сейчас я тебе дам чего-нибудь.

Бипин получил от матери сладкий пирог. Промода при этом строго наказала ему:

— Сядь здесь и ешь, и пока не съешь, из дома не выходи!

Но разве Бипин послушается? Как только досталось ему сладкое, он сразу выбежал из комнаты и позвал Гопала. Тот, увидев, что Бипин ест что-то вкусное, попросил:

— Дада, дай и мне немножко.

— Не могу, ма заругается.

— Почему? Ведь моя мама ничего не говорит, когда я делюсь с тобой.

— Нет, сейчас, брат, не могу. Стану большим, тогда и дам!

— А я разве всегда буду маленьким? Когда вырасту, мне ничего не нужно будет от тебя.

Оба они подошли к кухне. Оглянувшись и никого не увидев, Бипин отломил кусочек и хотел передать его Гопалу. Тхакрундиди заметила это из кухни и закричала:

— Бипин, что ты делаешь? Я ведь все вижу, сейчас матери скажу!

— А что ты скажешь? Ведь я никому ничего не дал!

И он отправил этот кусок в рот. Обиженный Гопал вернулся к матери. В это время из лавки пришла Шема и дала ему шондеш[22]. Гопал обрадовался и с набитым ртом побежал догонять Бипина.

После купанья вернулся Бидхубхушон; скоро пришел со службы и Шошибхушон. Он был такой усталый, что Бидху решил не говорить с ним сразу, а выбрать более удобное время.

Шошибхушон выкупался. Приготовив кушанье, Тхакрундиди позвала его. Раньше, когда подходило время еды, Шошибхушон обычно приглашал Бидху, но сегодня он ел один в мрачном молчании. Покончив с едой, он начал уже раскуривать трубку, когда в комнату вошел Бидху. Он ждал, что дада первый заговорит, и поэтому некоторое время сидел молча. Но дада оставался безмолвным. Тогда Бидхубхушон начал:

— Дада, правда ли, что вы нас приказали отделить?

— Правда. Если продолжать жить вместе, не прекратятся ссоры и раздоры. Чтобы положить конец этому, я велел вас отделить.

— А хорошо ли ты разобрался, по чьей вине происходят эти ссоры?

— Если бы не знал, разве приказал бы отделить вас?

— Хотел бы я знать, что тебе известно?

— Пожалуйста, я скажу, если желаешь. Вчера приезжал сюда торговец. Промода заняла у Тхакрундиди две пайсы и купила Бипину и Камини по флейте, а младшая невестка потребовала: «Диди, одолжи пайсу, я тебе заплачу проценты». Хорошо ли она поступила? Я тебя спрашиваю?

— Сначала лучше…

— Молчи! Прежде выслушай меня до конца, а потом скажешь, что хотел! Промода не могла одолжить пайсы, у нее не было денег, но она не сказала об этом, а спросила: «Какие могут быть проценты на одну пайсу?». А та ответила ей: «Сама знаешь, ты ведь занимаешься ростовщичеством!». Я одно скажу, и это относится к вам обоим: разве может брать в долг тот, кто из отцовского дома не принес ни пайсы?

Если у Бидхубхушона в начале встречи была еще надежда, что все уладится, то к концу речи Шошибхушона эта надежда исчезла.

— Что ты сказал, то — правда: никто не принес ни одной пайсы из отцовского дома. Но ты неправильно осведомлен, не так было дело. — И он рассказал все, как слышал от Шоролы. — Вот как все происходило, — добавил он.

— А где доказательства? — спросил Шошибхушон.

— Какие еще могут быть доказательства? Ведь это не судебный процесс: все, кто там был, могут подтвердить!

— Тхакрундиди была там. Я от нее самой все слышал. Вот и получается, что ты говоришь неправду.

— Кто сказал, что я говорю неправду?

— Тхакрундиди. Если не поверишь моим словам, она недалеко, на кухне, можешь спросить ее сам.

— Мне незачем спрашивать. Раз уж сама Тхакрундиди так сказала, разве может это быть ложью? — усмехнулся Бидху.

С этими словами он поднялся и направился к двери. Но прежде чем дошел до двери, Шошибхушон окликнул его:

— С сегодняшнего дня будете питаться отдельно. Завтра я передам вам кухню, а для раздела имущества Нужно позвать людей.

— Зачем звать людей? Я не буду с тобой ссориться. Ты ведь все знаешь. Что дашь, то и возьму.

И Бидхубхушон ушел прочь.

До сих пор Промода молчала. Но едва ушел Бидхубхушон, заговорила:

— Посмотрите-ка, какая гордость! Нет, чтобы подчиниться, так еще наговорил невесть чего!