Наконец-то Мэй смирилась со своим серым мешковатым платьем из льна, которое висит на ней, как на пугале. Легко отцу называть их «мои жаворонки», «мои дрозды», «мои скворцы», «мои куропатки» и говорить, что павлиньи перья не к лицу благоразумным девочкам, но Мэй так скучает по платьям в цветочек или в тонкую полоску, по передникам, которые остались висеть в шкафу, в их прошлой городской жизни; ей кажется, что вполне можно сочетать благоразумие с изяществом, а кутаться в бесформенные тряпки, подобно куколкам насекомых, не полезно для души. Но рядом с этой маленькой индианкой, одежда которой будто соткана из сухих листьев, земли и песка, она бы чувствовала себя нелепо в платье с кружевным воротничком и бантом сзади. В таком наряде она сама себе казалась бы неуклюжей и бестолковой и совсем не к месту. А так они почти одинаковые, Мэй даже проигрывает Двум Лунам в изяществе: ниточка бело-голубых бус, вплетенная в черные, как вороново крыло, волосы Двух Лун, выглядит очаровательно. И Мэй охотно ей проигрывает.

Некоторое время назад, когда Мэй в третий раз пришла в гости, Две Луны приготовила для нее сюрприз. Две совершенно одинаковые куклы: бледные, с кукурузными хохолками на голове, а туловище – из переплетенных и перевязанных вместе листьев. Куклы-близнецы, и обе без лиц.

– Без лиц проще, – сказала Две Луны, и Мэй не поняла, что она имеет в виду: сложно делать лица – ведь индейские девочки не пользуются ни пером, ни карандашом? Или куклы так выглядят скромнее? – Одна мне, одна тебе, – добавила Две Луны, и тут все было яснее ясного.

Они нашли секретное место – дупло дерева, и сделали там домик для кукол.

– Как мы их назовем? – спросила Мэй.

– Придумай ты, – сказала Две Луны.

– Давай их будут звать Мим и Тим, – сказала Мэй. Такие простые имена легко запомнить – не беда, что они похожи на мужские. Девочки играли до самого вечера. Потом они спрятали Мим и Тим в дупло и попрощались. Про кукол Мэй не стала писать Марте, чтобы ей было не очень обидно.

Но, сказать по правде, не так просто иметь подругу, с которой невозможно нормально разговаривать. Бывают моменты, когда им очень не хватает слов, когда одна понимает по лицу другой, что та ничего не поняла, когда они продолжают разговор каждая на своем языке: это довольно комично, но все равно их никто не слышит. Иногда, пожалуй, даже лучше играть молча. Они садятся рядышком, Две Луны делает что-то, а Мэй ее копирует. Это похоже на игру в шарады, только изображать приходится не фразу или название книги, а действия другого человека. Выходит, это серьезная игра.

Таким вот образом Две Луны научила подругу, например, лазать по деревьям. Как-то раз они шли друг за дружкой по лесной тропинке, и вдруг Две Луны резко остановилась – Мэй чуть не врезалась в нее – и повисла двумя руками на низкой ветке; потом подтянулась, уперлась ногами в ствол и стала забираться все выше и выше по веткам – и так вскарабкалась до середины кроны. Потом она глянула вниз, а Мэй задрала голову и все поняла. Она попробовала карабкаться, но поношенные башмаки скользили по стволу, и она скатывалась вниз – нет, так ничего не выйдет. Тогда Две Луны показала ей жестами снять башмаки (сама-то она носит легкие и удобные вышитые бисером мокасины с бахромой). Босиком? Лезть на дерево босиком? Мэй это показалось безумием, но она послушно разулась. Кора покалывала босые ступни, но было не больно, а скорее щекотно. Наконец ноги для чего-то сгодились! Запыхавшись, Мэй кое-как догнала Две Луны. Они встали рядом, держась за ветки и упираясь ногами в широкую и удобную развилку. Мэй глянула вниз: изношенные башмаки валялись у подножия, раззявив рты. А Две Луны смотрела наверх: видимо, ей хотелось забраться еще выше, но она поглядела на Мэй и поняла, что пока рано требовать большего. Они слушали, как ветер шелестит в листве и тихонько посвистывает. Две Луны приложила ладонь козырьком к глазам, чтобы посмотреть вдаль – кто знает, что она там искала. Мэй повторила за ней, но увидела только море из листьев – пламя осенней листвы, покрывающее пятнами склоны холмов.

Спускаться вниз оказалось гораздо труднее и даже немного страшно. Но если хочешь дружить с маленькой индианкой, приходится забыть про страх.

То, что сахем – женщина, если вдуматься, все-таки довольно странно, но Прекрасный Господин объяснил Мэй, что у индейцев так принято. Мужчины ходят на охоту и сражаются, если надо сражаться, – правда, они этого не любят. А в остальном мужчины и женщины разделяют обязанности поровну, и каждый делает то, что у него получается лучше. Мэй кажется, что это справедливое разделение. Вот у отца, к примеру, хорошо получается изучать что-нибудь, говорить и учить других – правильно, что он этим и занимается. Да и с огородом он тоже неплохо справляется. Зато у матери хорошо получается все остальное, огород тоже. Она учит своим примером, а не с помощью книг. Но и читает она много, и пишет. Выходит, у них в доме тоже сахем – женщина. Она утешает отца, когда он устал и расстроен, усмиряет его вспышки гнева, она улыбается гостям, она готовит, шьет, моет, копает огород, собирает урожай, наводит порядок. Молчаливый и спокойный вождь, который кружит по комнатам, шелестя платьем, который ни на секунду не присядет и всегда появляется там, где нужно приложить ко лбу прохладную ладонь, где нужны ласка или внимательное слово. Если не это называется «быть главой семьи», то что еще? Возможно, однажды Мэй самой захочется быть сахем. А может, и нет: слишком утомительно.